Глаза закрываются, хоть я изо всех сил стараюсь не поддаваться последней слабости.
В ушах приятно шумит.
Сердце сначала пускается в галоп, а потом вдруг резко останавливается и начинает биться очень мягко, с оттяжкой, словно лежит в липовом меде и едва шевелится.
Его губы настойчивые и твердые, снова порядком отросшая бородка приятно прикасается к моему подбородку. Никаких жестких щетин, после которых остаются царапины. Никакого Барма…
Мозг медленно, но все равно заводится.
Я понимаю это, когда упираюсь ладонями в грудь Марта и с силой его отталкиваю.
Он рассеянно делает пару шагов назад, и еще пару секунд стоит с поднятыми руками, не понимая, что происходит.
— Думаешь, все так просто?! — Сама не ожидаю, что простой упрек превратится в крик.
Видимо, мне все еще больно.
Сверху покрылась коркой, но под ней лава еще убийственно горячая.
— Лисица, да что, блин с тобой такое?! — Андрей вскидывает — и беспомощно опускает руки. — Я люблю тебя. Я жду тебя уже хер знает сколько. Мне хуево без тебя. Хуже, чем думать, что ты… мне…
Ему так и не хватает смелости закончить, так что делаю это за него.
Потому что я не святая, неправильная и не со всех сторон идеальная женщина для модного архитектора. Я — Сумасшедшая Алиса, и он никогда не примет меня такой.
— Я тебе изменила с другим мужиком, да! — ору ему в лицо, наседая, словно это я выше и сильнее. — Я — блядь! Ну, называй вещи своими именами, правильный хороший мужик! Куда уж мне до твоей святости!
— Что ты несешь? — Март тяжело вздыхает. — Волкова, я же правда стараюсь. И хочу все забыть.
— А ты не старайся. — Боль внутри такая сильная, что хочется плакать. Но я же больная, где женщины отпускают тоску слезами, я начинаю нервно ржать ей в лицо. — Мне твое прощение не нужно! Понял? Нет? Не-нуж-но!
По слогам, просто для того, чтобы смотреть ему в глаза и увидеть — он, наконец, услышал.
— Исчезни из моей жизни, Март. Просто, наконец, исчезни. И перестань появляться. Переходи на другую сторону улицы, если когда-то меня увидишь. Удали все мои контакты. Сделай лоботомию и вырежи все воспоминания обо мне. Потому что я недостойна светлого идеального Андрея Мартынова.
— Алиса…
— Точка, Март. — Улыбаюсь уже почти спокойно и с грустью. — Уже апрель.
Я поворачиваюсь и, стараясь держать спину ровно, иду куда глаза глядят.
Только внутренний компас не дает врезаться в фонарный столб.
Домой идти не хочется, потому что там меня тоска заест без соли.
И бродить под дождем — может, не такая уж плохая идея, но явно не когда в понедельник на работу и болеть нельзя от слова совсем, потому что со своим растяжением я уже и так побила все рекорды «нетрудодней».
Достаю телефон и даже не обращаю внимания, что экран заливают тяжелые дождевые капли.
Я уже порядочно мокрая, так что лучше бы человеку на том конце связи ответить.
Даже если орал, чтобы больше не звонила и не писала.
И что никогда не разведется.
Дернул же меня черт за язык, господи? Что с моей головой случилось?
Бред, который я тогда несла, не могу оправдать даже месячными.
Бармаглот долго не отвечает. Так долго, что во мне начинает просыпаться странная и неприятная паника.
Что на этот раз все.
Совсем-совсем, черта, точка, о которой я только что кричала Андрею.
Я набираюсь смелости и через пару минут набираю его снова.
И снова тишина.
Ну и пошел ты в жопу, гордый какой!
Тошно.
Плохо.
Мерзко от самой себя, что меня шатает, словно известно что в проруби, но и иначе не могу. Не хочу выбирать между женатым и статусом любовницы, и свободным, который слишком хорош для малолетней… неопределившейся Лисицы.
Ловлю такси.
Забираюсь в салон и, не обращая внимания на гневный взгляд водителя в зеркале заднего вида, отжимаю с волос дождь прямо на пол. Встряхиваю их, пытаюсь привести себя хоть в какой-то божеский вид.
Называю адрес.
Прошу сделать звук погромче, потому что по радио как-раз поет о разбитом сердце какая-то хриплая американская певица. Кажется, у нее бритая голова и пирсинг в носу. Может, и мне побриться? Резко сменить жизненный вектор и не размениваться на классику: каре, цвет волос и пьяные звонки Танян с признаниями, какие мужики козлы.
Может, пора стать лесбиянкой?
— Приехали, — говорит таксист, потому что до меня не сразу доходит, что машина остановилась еще минуту назад.
Сую ему деньги, шатаясь, как будто правда пьяная, иди до двери.
Захожу в подъезд, потом — в лифт.
Пока кабинка поднимается, снимаю пальто и свитер и перед дверью стою в одном лифчике и джинсах.
Проворачиваю ключ в замке.
В прихожей полумрак, но из гостиной льется теплый приглушенный свет.
Захлопываю дверь в отместку громко, как он тогда.
Прислоняюсь плечом к стене и жду.
Бармаглот выходит навстречу, и я невольно слишком громко выдыхаю.
Сейчас даже кажется странным, почему меня раньше к нему не тянуло. Когда мужик такой огромный качок, что по нему можно ползать, словно по бескрайним прериям Африки — это же просто кайф.
— Зай, какого хуя мокрая в такой собачий холод? — вместо «привет, я соскучился». — И, блядь, голая?
Я пожимаю плечами.
— Потому что дура. Прогонишь?
— Как раз раздумываю, — не щадит меня он.
— Учтите, тогда я сразу пойду топиться в Москву-реку.
— Ты совсем что ли ебанулась?
— Неа, — качаю головой. Бросаю вещи на пол, потому что держать их нет сил. Стаскиваю джинсы вместе с трусиками. Бретелями лифчика по плечам и вниз, чтобы просто сполз мне на талию. Стою перед ним вся голая, но одежда — это ничто. Я собираюсь вскрыть душу, и будь что будет. — Если вы разведетесь с супер-женой Милой, я выйду за вас замуж, Марк Игоревич. Алиса Миллер, кажется, отлично звучит?
