– Ешь!
Пошарив перед собой, она нащупала новые плоды. Но не успела доесть, как ее дернули за юбку.
– Этот уродливый покров у тебя на теле – он не годится для сбора нитей.
Сбор нитей? Этого она не поняла. Но и правда, обходя станки, она цеплялась юбкой за ветки. Дайрин поднялась, развязала пояс и шнуровку лифа, уронив платье себе под ноги. Оставшись в одной короткой сорочке, девушка почувствовала себя свободной, как никогда. И все же она снова отыскала пояс, обвязала им тонкую талию и заткнула за него нож.
Новое легкое прикосновение заставило ее повернуться.
– Нити висят меж деревьев. – Проводница легонько потянула ее. – Касайся их осторожно. Встряхнешь – обернутся ловушкой. Докажи, что пальцы у тебя легкие и годны для нашего учения.
Других указаний она не услышала и догадалась, что ее опять испытывают. Надо доказать, что она сумеет собрать эти нити. Только куда их собирать? Едва она задалась этим вопросом, как ей что-то сунули в руку. Она обхватила пальцами гладкий стержень длиной в локоть. Должно быть, мотовило для нити.
И снова ее потянули за руку от станка к деревьям. Едва ее левая рука задела ствол, последовал приказ:
– Мотай!
Вслепую хвататься за работу – прока не будет. Пришлось сосредоточить свои отточенные чувства и ими нащупать нить.
В сознании ее возникла совсем смутная картина. Быть может, из того отдаленного прошлого, которого Дайрин никогда не вспоминала. Зеленый луг под утренним солнцем и паутина с жемчужинками росы. Не сродни ли нужные ей нити тем паутинкам?
Как смотать паутинные волоконца? Дайрин охватило черное уныние. Захотелось швырнуть в них мотовилом, выкрикнуть, что такая задача никому не по силам.
И тут перед ее мысленным взором встала Ингварн. В девушке воскресло взращенное Мудрой умение не поддаваться жалости к себе, верить в свои силы. Только глупец, не попробовав, говорит, что задача невыполнима.
Прежде ей не приходилось нащупывать такие неосязаемые предметы, как паутина на дереве. Но теперь уцелевшие чувства должны послужить ей в полной мере.
Под ногами – босыми, потому что сандалии она сбросила вместе с платьем, – лежала мягкая опавшая листва. Подлеска здесь, кажется, не было – одни деревья.
Дайрин, помешкав, протянула руку, коснулась коры. И осторожно обняла ладонями ствол. Неуловимое впечатление подсказало: вот то, что она ищет.
Конец нити. Сама нить тянулась от дерева, уходила куда-то. Дайрин бесконечно бережно оборвала волокно и наложила свободный конец на мотовило. К огромному ее облегчению, нить пристала к нему, как недавно – к стволу. А теперь… Она не пыталась коснуться нити, а медленно принялась сматывать, с превеликой осторожностью продвигаясь так, чтобы сохранить натяжение волокна, и равномерно накручивая его на стержень.
Оборот за оборотом, и ее рука нащупала новый ствол. Дайрин облегченно вздохнула, не смея еще поверить, что благополучно справилась с первой нитью. Впрочем, одна – это совсем мало, а самонадеянность опасна. Думай только о нитях! Она нащупала конец новой и с той же осторожной медлительностью начала мотать.
Для лишенного зрения день подобен ночи, а ночь – дню. Дайрин теперь жила не по времени своего народа. Она руководствовалась промежутками между сном и едой и в эти промежутки собирала обвившие стволы волокна, гадая, производят ли их сами ткачихи или кто-то иного рода.
Дважды она допустила ошибку, против которой ее предостерегали: второпях, от излишней самоуверенности, дергала нить. И тут же ее заливала липучая жидкость, хлещущая вдоль волокна. Попавшись в такую ловушку, она была вынуждена ждать, пока придут на выручку ткачихи. Ее никогда не упрекали, но от спасителей било таким презрением к ее неловкости, что Дайрин внутренне корчилась от стыда.
Она заранее знала, что здесь не было ткачей – одни ткачихи. Что они делали с готовыми тканями, она пока не ведала. Наверняка не использовали для себя, и никаких признаков торговли она не замечала. Может быть, им просто нравилось ткать.
Такие, как она, сборщики нитей, принадлежали к младшему поколению этой нечеловеческой общины. Но и с ними ей удалось сблизиться не более, чем со старшими.
Раз или два к ней приходила беспокойная мысль, что она – пленница поляны со станками. Отчего все прежнее представлялось теперь таким далеким и не важным?
Ткачихи, говорившие с ней лишь мысленно – да и то редко, – не были немыми и тихонько напевали, работая у станков. Их странный напев не походил на человеческие мелодии, но в одну человеческую песню они вплелись. Руки Дайрин двигались ей в такт, песня убаюкивала мысли. В целом мире оставались только станки и нити, которые она собирала для них, – остальное ничего не значило.
И настал день, когда ее подвели к пустому станку и оставили снаряжать его. Это дело и в селении требовало от нее величайшей ловкости и внимания. Теперь же, с незнакомым устройством, получалось еще хуже. Она натягивала основу, пока не намозолила пальцы, и голова разболелась от усилия сосредоточить все чувства на одном, а пение ткачих понуждало ее продолжать и продолжать работу.
Когда усталость все же одолевала ее, Дайрин засыпала. И прерывалась, чтобы поесть, только потому, что сознавала: телу нужна пища. Наконец она поняла, что работа – хорошо ли, плохо ли – закончена. Пальцы, которыми она потирала ноющие виски, занемели и плохо гнулись. И все же звучавший мотив заставлял ее тело раскачиваться ему в такт.
К удивлению Дайрин, ни одна ткачиха не подошла осмотреть ее труд, сказать, хорошо ли она справилась. Отдохнув до тех пор, пока пальцы не стали вновь ее слушаться, она взялась ткать. И за работой поймала себя на том, что сама поет, отзываясь тихому гулу голосов.
Работа вселила в ее тело новые силы. Пусть ее пальцы двигались не так проворно, как длинные конечности, мелькавшие в ее видениях, но они все же поспевали за ритмом песни и приобрели уверенность и мастерство, словно ими правила не Дайрин, а Иная Сила. Она ткала – ей было все равно, хорошо или плохо. Довольно было следовать напеву тихой песни.
Лишь когда кончилась нить, Дайрин с пустым челноком в руке очнулась как от долгого сна. Все тело ныло, руки бессильно упали на колени. Она ощутила острый голод. И больше не слышала гула чужой песни.
Девушка, спотыкаясь, добралась до места, где всегда спала. Там лежала еда, и она поела, прежде чем упасть на груду шелка, обратив лицо к той крыше, что отделяла ее от неба, – истощенная, обессиленная, не способная даже связно мыслить.
4
Дайрин разбудил страх – руки сжались в кулаки, дрожь пробирала все тело. Мысль, проникшая в ее сознание, сразу погасла, оставив после себя только ужас. Но эта мысль успела разрушить чары ткачих – память вновь стала четкой и ясной.
Сколько времени она здесь провела? Что случилось, когда она не вернулась на берег? Видрут, решив, что она сгинула, мог увести корабль. А как же Ротар? Капитан?
