— Да! Книга, да! — Мальчик внезапно срывается на крик. — Книга! С картами! Географическими! Морскими! Ты что, карт никогда не видела, деревенщина?! — Он скалится, из его глаз словно брызжет яд.
Лампёшка растерянно пятится. Книги здесь повсюду. Она подходит к стене и разглядывает полки. Книги стоят рядами, все в коричневых кожаных переплётах, все повёрнуты спинами-корешками к ней, словно нарочно над ней насмехаются.
— Она такая… э-э-э… коричневая?
«Э», она знает только букву «Э», и даже её нигде не видать. Мальчик на полу следит за каждым её движением. Она нерешительно снимает с полки книгу, первую попавшуюся.
— Эта?
Он не отвечает — неужели угадала? Она оборачивается и видит в его глазах изумление.
— Да она не умеет читать! — восклицает он. — Ты не умеешь читать!
Лампёшка молча кладёт перед ним книгу.
— Это не та.
— Книга есть книга.
— Ничего подобного! — Отталкиваясь локтями, он слегка выползает из-под кровати, вот-вот — и покажется хвост. — Почему ты не умеешь читать? Ты что, в школу не ходила?
— Ходила.
— Но для школы у тебя, конечно, не хватило мозгов.
— Две недели. Я проходила всего две недели.
— Две недели? А потом что?
— А потом… Пришлось другим заняться.
— Чем другим?
— Не твое дело! — Она берёт поднос с остывшей яичницей, он трясётся и позвякивает у неё в руках. — Пойду отнесу это вниз. И принесу новые простыни. И полотенца. И чистый стакан. А в полчетвёртого вернусь, чтобы помочь тебе искупаться. Я всё запомнила, представляешь? И определять время я, к твоему сведению, тоже умею.
Широкими шагами Лампёшка направляется к двери. Она совсем забыла, что собиралась двигаться неторопливо, спокойно, но чего уж теперь.
На пороге она слышит:
— Погоди!
— Чего тебе?
— Это же будешь не ты?
Он снова скрылся под кроватью, почти полностью.
— Что не я?
— Не ты же теперь… будешь приходить?
— Я, — кивает Лампёшка. — Я, Эдвард. Тебя ведь Эдвардом зовут? — Она пытается улыбнуться, но получается не очень. Всё равно ему оттуда не видно.
— Неужели больше некому?
— Нет, — отвечает Лампёшка. — Больше некому.
И уходит. Вниз, на кухню.
Однажды утром он, конечно же, исчез, её кролик. Как мама и предсказывала.
Утром она проснулась одна, а днём обнаружила зверька болтающимся на крючке в сарае — обезглавленным и освежёванным.
Что ж, денег у них много не водилось, а есть что-то надо было. Это Лампёшка понимала.
Было больно, но она понимала.
Эта безмозглая девчонка
Когда она наконец уходит, у него вырывается вздох облегчения. Да как они посмели? Прислать ему такую безмозглую девчонку, такую безграмотную деревенщину!
И ей поручено за ним присматривать? Делать всё то, что делал Йозеф? Представить невозможно! Пусть только попробует вернуться — он загрызет её насмерть!
Она что, целую ночь ему пела? Или это ему приснилось? Ну и ладно, какая разница.
Понятное дело, никто не рискнул к нему подняться, вот они и прислали такое.
Узнай об этом отец, он бы, он бы… Он бы ни за что не согласился, он бы выставил её из дома и нашёл кого-нибудь другого, нового Йозефа, кого-нибудь более подходящего для адмиральского сына.
Или нет? А может, он бы и пальцем не пошевелил?
Глупости, пошевелил бы.
Тогда где же он, почему не возвращается?
Ведь отец всегда хоть раз в год да приезжает домой? Он сбился со счёта — год уже прошёл?
Эдвард поворачивается на бок и натыкается взглядом на сбрую, которая валяется в углу, и помост с перилами: он уже много дней стоит без дела — ещё бы, после всего, что произошло.
— И ради этого мне возвращаться из Японии? — слышит он голос отца. — Ради сына, который не прилагает усилий, даже не пытается?
— Я был болен, — оправдывается Эдвард. — Я чуть не умер.
— Болен? И это ты называешь болезнью? Семь недель малярии — вот это болезнь. Когда тебя колотит лихорадка, красные нарывы гноятся, вот это называется…
— Да, да! — кричит мальчик. — Перестань, я и сам всё знаю.
У него трещит голова. И, конечно, по-прежнему пусто в животе. Зря он отказался от той мерзкой яичницы.
Он ложится на спину. Завтра снова за тренировки. Утром, первым же делом. А сегодня — купаться, наконец-то купаться.
Если она, конечно, вернётся, эта безмозглая девчонка.
Купание
Она, конечно, возвращается — ровно в половине четвёртого. И даже приносит рыбу, за которой Марта сбегала на рынок.
— Можешь сегодня отнести наверх. Если опять пойдёшь. По мне, так можешь и не ходить.
Лампёшка кивнула.
— Я пообещала в полчетвёртого помочь ему искупаться.
— Пф-ф! — прыснула со смеху Марта. — Чудовище, которое умеет определять время?
— Он не чудовище, — в очередной раз повторила Лампёшка. Но уже не так уверенно. Всё-таки отчасти и чудовище.
— Я тут кое-кого привела, — обращается Лампёшка к заплесневелой кровати. Эдварда не видно и не слышно, он прячется. — Ленни, снизу, ты ведь не против?
Молчание. Она кладёт на грязную постель стопку чистых простыней.
— Он немного… э-э-э… медленно соображает. Но он очень сильный, поможет мне. В такую ванну войдёт вёдер тридцать, а мне неохота тридцать раз…
— Нет.
— Но…
— Меня никто не должен видеть, это одно из правил. Понимаешь? Есть правила.
Голос доносится из-под кровати, однако его обладатель не показывается.
— Но он тебя уже видел, Рыб. Эдвард. — Лампёшка наклоняется и ставит тарелку с кровавыми кусками рыбы на пол. — Сегодня утром. И хвост твой тоже видел.
Эдвард вылетает из-под кровати и одним прыжком валит её на спину. Лампёшка стукается головой об пол, задыхаясь от испуга. Его смоляные глаза совсем близко, она чувствует его дыхание у себя на щеке.
— Это! — шипит он. — Спайка!
— Что? О чём ты?
— Не хв… Не то, что ты сказала! Спайка! Мои ноги просто срослись друг с другом! Повтори!
