В саду Ленни уже подрезает куст ежевики. Сперва осторожно, веточка за веточкой, но вскоре ножницы уже откусывают стволики потолще. Что-что, а резать Ленни мастер. Ник показывает ему, что можно стричь: ежевику, крапиву, колючие кусты, а скоро дело дойдёт и до зелёных изгородей высотой в два человеческих роста. Во все стороны разлетаются ветки, псы носятся по саду со здоровенными палками в зубах.
Заметив это, Ленни бросает ножницы на землю, кидается к собакам и отбирает обрезки. Он держит целую охапку веток и идёт искать остальные. Подбирает веточку, листок и пытается приладить их к тем, что у него в руках. Где росла эта ветка? Тут? Или там? Он растерянно смотрит на гору зелени. Как же теперь собрать эту головоломку?
Лампёшка дотрагивается до его руки.
— Это необязательно, Ленни. Изгородь — не газета. Можно оставить так.
Парень смотрит удивлённо. Правда можно?
— Ветки вырастут снова, — успокаивает его Лампёшка.
Ник тоже кивает.
— Ты просто стриги, Ленни. Стриги, где хочешь.
И Ленни стрижёт.
Сорняки вокруг Чёрного дома цветут всеми цветами радуги: розовым, жёлтым, ежевика — белым, чертопо-лох — сиреневым. Метёлки травы рассыпают семена, даже заросли крапивы увенчаны коронами.
Марта подарила Лампёшке новое платье, и девочка так рада ему и так им дорожит, что носит его, только когда чинно сидит за кухонным столом и ничего не трогает. И пока она буква за буквой читает весь мир, Ленни в саду подстригает высокие изгороди вокруг дома. Они постепенно закругляются, выравниваются, на них вырастают бугорки, напоминающие спины и головы. Понемногу они превращаются в животных: две собаки, носорог, лебедь.
Весь день в саду пахнет травой и подрезанными листьями, Ленни свозит их к навозной куче целыми тачками. Дни становятся длиннее и жарче.
Марта замечает, что иногда без всякого повода напевает за мытьём посуды, что ей хочется готовить супы по мудрёным рецептам. Весь день кухня принадлежит ей. А по вечерам, после того как она отправляет задремавшего над тарелкой сына наверх спать, Ник не сбегает сразу после еды, а остаётся поболтать. Бывает, они даже режутся в карты. Однажды Лампёшке, раз уж она так вежливо попросила, тоже разрешают поиграть со взрослыми. Вот только нельзя полжизни прожить среди пиратов и не стать чемпионом по покеру, и девочка обчищает их обоих три раза подряд и в первый же вечер выигрывает все Мартины сбережения. Само собой, выигрыш она тут же возвращает, и дальше они играют на спички.
Расщедрившись, Марта кладёт перед девочкой четвертак: пусть сходит на ярмарку в среду после обеда. А потом отправляет спать и её.
Стараясь не шуметь, Лампёшка поднимается в башню — поглядеть на свет маяка. Слегка отворив окно, она закрывает глаза и прислушивается. Внизу, у подножия утёса, тихонько плещутся волны.
— Спокойной ночи, папа, — шепчет она, выскальзывает из комнаты и спускается по лестнице.
Она так осторожна, что Рыб даже не проснулся. Во всяком случае, так она думает.
«Так вот в чём дело», — думает он. Её отец где-то там, вот почему она вечно рвётся к тому окну.
Мальчик лежит в темноте и рассматривает нижнюю сторону своего пружинного матраса. Его отец тоже где-то там, далеко в море. Рассекает на белом корабле белую морскую пену, укрощает волну и тому подобное. Где он сейчас — кто знает? Но где бы он ни был, его взгляд всегда отыщет Эдварда, даже в темноте под кроватью.
— Что это ты там делаешь? Отдыхаешь? От чего? От тяжкого труда? От своих новых успехов? От каких, интересно?
Мальчик ясно видит: отец сидит за письменным столом, как в прошлый приезд.
— Хоть малюсенький успех! Это самое меньшее, что отец вправе ожидать от сына. Что тот чуть-чуть старается.
А какой у отца при этом был взгляд! Даже не сердитый. Если бы сердитый!
— Похоже, я в тебе ошибался. Всё-таки не из того ты теста слеплен.
— Почему из теста? — побледнев, переспросил Эдвард. Он и правда не понял.
— О боже, парень, ну нельзя же воспринимать всё так буквально!
Перед глазами завитки ржавых пружин. В комнате стоит аромат летней ночи: окно она так и не закрыла.
Отцы и ноги
Так его поутру и находит явившаяся на урок Лампёшка. Не под кроватью, а на полу посреди комнаты. Эдвард трепыхается как угодивший в силок заяц. На нём что-то вроде кожаной сбруи с ремешками и лямками и с грубо сделанной, скошенной набок деревянной стопой внизу. Хвост безнадёжно запутался, и он всё тянет и тянет за пряжки на ремнях, никак не высвободится.
— Рыб? Что ты делаешь?
— Я тебе не Рыб…
— Тебе помочь?
— Нет. Уйди.
— Может, я… Если расстегнуть пряжки этой… А что это вообще за штука?
— Уйди, говорю!
Эдвард продолжает дёргать шпенёк, который не желает вылезать из дырки. Проклятая сбруя перекосила ему спину, но он никак, никак не может стряхнуть её с себя!
— А читать мы ещё будем?
Она по-прежнему здесь.
— Если ты сейчас же не уберёшься, — задыхается он, — я перекушу тебя напополам, оторву твою безмозглую башку, я… — Он извивается и брыкается, но от этого только сильнее запутывается.
— Дай же мне…
— Нет! Сколько можно повторять?! Нет!
Эдвард слышит, как девчонка ставит поднос на комод, и вот она уже у него за спиной. Небольшой рывок — и сбруя соскальзывает на пол. Свобода! Он хочет скорее заползти под кровать, но в руках совсем не осталось силы. И он остаётся лежать, уткнувшись щекой в ковёр.
— Так что это за штука?
Нет, она не способна просто уйти и оставить его в покое!
— Это чтобы научиться ходить? Ты пытаешься ходить на своей… э-э-э… спайке?
Что она, сама не видит? Не слепая же!
— Но зачем?
— Я обещал.
— Кому? Отцу?
Он едва заметно кивает. Она ставит перед ним поднос с завтраком. От запаха рыбы к его горлу подступает тошнота.
— Забери! И уходи отсюда. У меня голова болит.
— Поесть-то надо, — говорит она. — Наберёшься смелости для нового дня.
«Что за чушь!» — думает Эдвард и переворачивается на спину.
— У моего отца… — неожиданно для себя начинает он, — у моего отца на столе стоит шкатулка. — Он не собирался ей ничего рассказывать, но эта шкатулка не выходит у не- го из головы. — В ней — он мне как-то показывал — наконечник стрелы. Совсем малюсенький, но с ядом.
— А, знаю, — отвечает Лампёшка, усаживаясь на пол рядом с ним. — Такими стреляют бушмены.
