— Но почему?
— Ты меня поняла?
— Поняла, поняла.
Войдя в дом, Марта с грохотом захлопывает за собой дверь. Солнце остаётся за порогом, в длинном коридоре темно и зябко.
— А ну-ка, живо наверх! — приказывает Марта, показывая на мальчика у Ленни на руках, но по-прежнему не удостаивая его взглядом. — Или нет, погодите. Это касается… и тебя тоже. — Она опускает сумки на пол и вынимает что-то из кармана платья. — На почту пришла телеграмма. Наконец-то! Господин едет домой.
У Эдварда отливает кровь от лица.
— Когда? — вскрикивает он. — Когда он приедет?
— Не знаю, он не написал. Скоро. Через несколько дней. Через неделю. Кто знает? — Марта раздражённо машет Лампёшке.
— А ты — марш на кухню. Нам ещё столько всего нужно переделать — от одной мысли голова кругом идёт!
Выходной
Эдвард не хочет больше кататься. Никогда в жизни! Как он позволил себе отвлечься от главного? Он больше не учит Лампёшку читать и пропускает купание. Стоять — вот что он должен делать. Стоять и ходить. Он упражняется целый день. Подтягивается на перекладинах и падает, подтягивается и падает. Подгоняет себя: слабак, беспозвоночное, не сдавайся! Он не сдаётся.
Да и Лампёшке не до чтения. Марта хочет за неделю переделать дела, накопившиеся за целый год. Всё нужно отмыть до блеска. Сию же минуту. Она посылает девочку в комнаты, в которых та ещё не бывала, и Лампёшка выметает золу из каминов, сдувает пыль с книжных полок, вытряхивает пыльные тряпки в окно.
По заданию Марты Ленни и Ник подравнивают плющ вокруг окон и осушают мутный бассейн. В доме два дня воняет болотом и гнилыми листьями, а мужчинам приходится жевать бутерброды на улице: с их одежды капает грязь, и всё вокруг грязнится от одного их взгляда.
Лампёшка носится туда-сюда с чаем и бутербродами. Не то чтобы она беспокоилась, успеют ли они вовремя всё отмыть. Просто она кое-что задумала.
В среду утром разгорячённая Марта заходит на кухню.
— Совсем забыла почистить картошку, её уже давно пора…
— Сделано! — Лампёшка кидает последнюю картофелину в воду.
И бульон для супа готов, видит Марта. Она хочет поставить чай, но и он уже заварен. Лампёшка быстренько наливает две чашки и протягивает ей одну. Марта опускается на стул и пьёт, чтобы перевести дух. Она ещё помнит своё разочарование при виде этой пигалицы в дверях вместо крепкого парня, от которого был бы хоть какой-то прок. Но приходится признать, что без этой пигалицы теперь не обойтись. Надо будет как-нибудь под настроение сказать ей об этом.
— Я хотела… э-э-э… хотела уйти, — говорит тут девочка.
— Что? — пугается Марта. — Уйти?
— Да.
— Совсем? Это невозможно.
— Нет-нет, всего на полдня. Сегодня ведь среда? Вы же разрешили мне сходить на ярмарку?
— Разве?
Лампёшка кивает:
— Да, вы обещали.
— Да, но тогда я ещё не знала, что… — Марта хмурится. — Не успеем оглянуться, как господин уже на пороге, а у меня даже до его спальни руки не дошли.
— В спальне я уже убрала.
— А постель?
— Перестелила. И вытерла пыль со всех жуков и козявок. А если я сейчас ещё окна вымою, можно мне тогда уйти? Пожалуйста?
Марта допивает чай. Этого ещё не хватало! Ей хочется отказать девочке — ей всегда хочется на любую просьбу ответить «нет». Но ах! Ведь она только что думала: в доме стало повеселей, этот наверху не буянит, а Ленни явно души в девочке не чает. Пожалуй, даже дышит к ней неровно… Может, и слишком неровно…
— А снаружи окна вымоешь?
— Вымою! Если Ленни подержит для меня лестницу. Ну пожалуйста!
Как тут откажешь?
— Хм-м… — тянет Марта и, помолчав, — может быть.
— Ну пожалуйста, — не отстаёт Лампёшка. — Мне так хочется пойти!
— На ярмарку, говоришь? — Марта невольно улыбается. Когда-то давно она и сама туда хаживала… Сперва одна, потом под ручку, а потом…
— Э-э-э… да, — отвечает Лампёшка. — На ярмарку.
Но до ярмарки Лампёшке дела нет. Что она там забыла?
Пообещав приятно провести время и вернуться в шесть, Лампёшка выходит из дома — вприпрыжку, как ребёнок, которому не терпится повеселиться, вмиг выскакивает за ворота, скрывается за поворотом — и пускается бегом.
Занозы
Лампёшка, спотыкаясь, несётся вниз по склону холма. Там, где кончается лес и перед глазами распахивается небо, она чуть замедляет шаг. Наконец-то! На горизонте — серые волны, в воздухе — запах соли. Город, порт, тропинка, ведущая к маяку… Она опять переходит на бег.
Улицы почти пустые, тут и там попадаются кучки людей, спешащих на Ветряную пустошь, где раскинулись ярмарочные шатры. Оттуда доносятся обрывки музыки, пьяное пение, крики. И хорошо: так никто не обратит на неё внимания. Ещё два поворота, и она в порту.
День серый и мрачный, морской ветер так швыряет капли на мостовую, что они отскакивают от неё, словно дождь вдруг пошёл снизу вверх. Лампёшка вытирает холодные щёки и слизывает капли с ладони. Соль. Вкусно.
А вот и маяк. Серая башня на сером фоне. Лампёшка замирает на месте и пожирает башню глазами. Ей хочется впитать в себя эту картину до последней капли.
Она бегом спускается по базальтовым ступенькам на каменную тропинку, ведущую к маяку. Сейчас отлив и не очень мокро, шагать по ней легко. Но чем ближе маяк, тем яснее: всё изменилось. Её дом больше не похож на её дом. Их зелёная дверь с медной ручкой заколочена большими корявыми брусьями крест-накрест — зелёной краски почти и не видно. Окно рядом забито занозистой доской. Садовой скамейки как не бывало, огород затоптан. Растут только колючки, которые она всегда выпалывала, — теперь они вольготно расправили свои цепкие корни и вытеснили всё остальное. Лампёшка останавливается: слёзы жгут ей глаза.
«Да ладно тебе, Эмилия, — уговаривает она саму себя. — Это всего лишь трава. Её вырвать можно». Лампёшка утирает нос — сопли, слёзы, морская вода, всё одинаково солёное. Задрав голову, она смотрит наверх, на галерею: может, он там. Может, заметил её. Может, машет ей. Она прищуривается, но ничего не видит.
— Папа! — кричит она, ещё и ещё раз, но в окне никто не появляется. Подойдя к дому, она дёргает дверное окошко и пытается постучать в дверь сквозь брусья. — Папа, это я! Слышишь? Ты меня слышишь? Папа!
Ветер уносит её голос, в руку впиваются здоровенные занозы, сразу три штуки. Две она вытаскивает зубами, но третья обламывается и застревает в ладони.
