— Папа! — кричит Лампёшка снова, изо всех сил. К двери никто не подходит.
— А ты что думала? — ворчат брусья. — Решила заглянуть на чашечку чаю как ни в чём не бывало? Этот дом отныне — тюрьма. Уж мы об этом позаботимся. Когда его выпустят? Через семь лет. Семь. Разве они уже миновали?
— Нет… — вздыхает Лампёшка и опускается на ступеньку крыльца.
— Нет ещё, нет ещё! — орут чайки, кружащие над башней. — А ты-то что думала, чего хотела?
— Я просто хотела его проведать…
— Смотрителя? Смотрителя с тростью? — шипят колючки.
— Который так тебя бил? — возмущаются набегающие волны. — Да ведь у тебя синяк едва сошёл! Забудь о нём. Он давно тебя забыл.
— Неправда, не может быть, он бы никогда…
— Ага, конечно, — глумится всё вокруг. — Ведь он всегда был с тобой так ласков! Девочка, да он свой стакан любил больше, чем тебя, ты разве не замечала?
Лампёшка вспоминает, как отец, спотыкаясь, обшаривал дом в поисках бутылки, которая должна была где-то заваляться, или денег, которые должны были ещё оставаться. Ничего не найдя, он вновь пропадал куда-то, да и если находил — тоже пропадал.
— Что ты здесь делаешь? У тебя есть новый дом, живи там. Забудь его, забудь смотрителя.
— Да, но раньше он был другим. Раньше всё было иначе, правда.
Лампёшка оглядывается кругом. Этот пляж, это крыльцо — они ясно стоят у неё перед глазами. Пираты затаскивают шлюпки на песок, на огне жарятся креветки. Отец балагурит, мама… Мама, мама…
— Знаешь, в чём беда с этим твоим «раньше»? — нашёптывает ей на ухо весь мир. — Его больше не существует.
Лампёшка опускает голову на колени, её пробирают холод и сырость.
Да, но… думает она. Мисс Амалия ведь сказала: он здесь. И маяк горел, я сама видела. Почему же он не отзывается?
— А ты, должно быть, Лампёшка… Кто ж ещё? — неожиданно раздаётся голос.
Лампёшка поднимает глаза. На тропинке стоит женщина. В руках у неё кастрюлька.
— Решила зайти в свой выходной? Ох, по-моему, он… Не повезло тебе… — Она тоже поднимается на крыльцо, и Лампёшка чувствует, как юбка женщины мягко касается её щеки.
— Мистер Ватерман! — кричит женщина в дверное окошко. — Смотрите, кто здесь! Ваша дочь! И ужин ваш в придачу, если желаете! Спуститесь, пожалуйста, — слышите? Мистер Ватерман!
Лампёшка встаёт и прислушивается. Но слышен лишь стук капель по стеклу: дождь зарядил сильнее.
Женщина качает головой.
— Он как раз вчера спускался. Так что теперь мы нескоро его увидим. Тебе и впрямь не повезло.
Лампёшка утирает щёки. Ай, заноза застряла глубоко, ноет уже вся ладонь.
— Но он там? — дрожа от холода, спрашивает она. — Наверху?
— Да где ж ему быть? — Лицо у женщины приветливое, широкое, с обветренными щеками. — Никуда он отсюда не денется. Но, бывает, днями не спускается вниз, даже если я сто раз кричу, что каша остынет… — Она снимает с кастрюли крышку и суёт кашу девочке под нос. — Видишь, сейчас она ещё вкусная, но это ненадолго.
В серую размазню плюхаются капли дождя.
— Но его благородие никуда не торопится… Что он делает наверху? Да ничего, наверное, — а что там делать-то? Запалил фитиль, потушил фитиль — вот и все дела. Казалось бы, поешь, хоть время скоротаешь. Но нет, он упрям, как старый… — Она бросает взгляд на девочку и умолкает.
— Ну вот! — продолжает она голосом повеселее. — Такие дела. А сама-то ты? Я о тебе думала, беспокоилась, как ты там одна в Чёрном доме. Там и впрямь чудовище живёт? Да нет, не может быть — ты-то ещё здесь. Ноги-руки вроде целы. Ты меня-то помнишь? Нет?
Нет, впервые вижу — хочет ответить Лампёшка. А может, и не впервые.
— Я вон там живу, — женщина указывает на конец тропинки, где действительно стоит домик, наполовину спрятавшийся за скалу. — Правда, не так уж и давно, с тех пор как мой муж… Я так часто тебе махала, но ты меня будто не замечала. Вечно в заботах, вечно носишься, бормочешь что-то себе под нос… — Она опять заглядывает в кастрюлю. — Что ж, сегодня ничего не выйдет. Сама-то не голодная?.. Девочка, да ты насквозь промокла! Пойдём, зайдёшь ко мне чаю попить…
Она берёт Лампёшку за руку, и та вскрикивает от боли. Женщина внимательно осматривает руку и тянет Лампёшку за собой, не переставая говорить:
— И чистая иголка у меня найдётся, мигом занозу вытащим. Это от брусьев тех, да? Я от них тоже настрадалась, вот давеча…
Лампёшка пытается впрыгнуть в разговор, как во вращающуюся скакалку.
— Но… — пробует она. — Как у него дела? У отца. У него всё хорошо?
Соседка замедляет шаг и оглядывается на маяк.
— Хорошо… ну, я бы не сказала. Но он жив. И, думаю, ужасно скучает по тебе.
— Правда? Он говорил?
— Нет, говорить не говорил. — Соседка тянет её дальше за другую руку. — Но это как раз и значит, что скучает. Пойдём, девочка, выпьешь чаю. Жаль, что ты выбралась в неудачный день! А теперь на ярмарку? У тебя ещё есть время? А то оставайся ночевать. Нет, тебе нельзя, конечно, — понимающе кивает она, увидев, что Лампёшка мотает головой. — Я ему передам, что ты приходила. Он будет… Погоди, я кое-что придумала!
Она останавливается посреди тропинки и, лучезарно улыбаясь, смотрит на Лампёшку. Внезапно на её лицо набегает тень.
— Ах, нет, нет, конечно, ничего не выйдет. Я подумала, что ты могла бы ему… Хотя вряд ли… Или всё-таки… Скажи-ка, ты писать умеешь?
Впервые за весь свой выходной день Лампёшка расплывается в улыбке.
Часть 5. Русалка в шатре
Умопомрачительные уроды
Все аттракционы — по двадцать пять центов, а у Лампёшки в кармане как раз спрятан четвертак, тот, что дала ей Марта. Она могла бы прокатиться на колесе обозрения или покачаться на «бешеных качелях». Или могла бы разок побороться с силачом в полосатой майке, который, похоже, зол на весь мир, — нет уж, спасибо. Можно купить одну сосиску с квашеной капустой, или один раз стрельнуть в тире и выиграть бутылёк пахучей воды и букет бумажных роз, или можно выпить глоток чудо-масла, которое помогает от любых хворей… Но Лампёшка давно придумала, на что потратит четвертак.
Среди развлекающейся толпы и разлетающихся пивных брызг она уже высмотрела лоток, где продают сахарную вату. Она купит один моток и, аккуратно завернув в бумагу, отнесёт Рыбу. Сюрприз! Он в последнее время такой бледный и измождённый — глядишь, немного воспрянет.
