— Знаешь что, Эмилия? Ты мне покажешь, что лежит у тебя в тележке, честно расскажешь, что украла, и мы вместе вернём это обратно. — Мисс Амалия укоризненно смотрит на Лампёшку. — Честно живёшь — дольше проживёшь, вот так-то, детка. Конечно, господин Адмирал тебя накажет, этого требует справедливость, но я лично прослежу, чтобы он обошёлся с тобой не слишком…
Тут она замечает, что девочка совсем не слушает её, а дёргает за ручку тележки.
— Эмилия Ватерман, тебе даётся шанс, и на твоём месте я бы им воспользовалась. Сейчас же покажи, что прячешь под одеялом!
— Нет, мисс. — Лампёшка, покрываясь потом, пытается сдвинуть с места зацепившееся за камень колесо. — Не могу, правда.
— Детка, я и так знаю, что это.
— До свидания, мисс, — говорит Лампёшка и пускается бегом. Но мисс Амалия к этому готова.
— Эмилия! — резко говорит она. — Игры кончились.
Она протягивает руку и одним рывком сдёргивает одеяло.
Чёрные глаза, острые зубы. Под одеялом таилось чудовище!
«Не может быть, — думает мисс Амалия. — Чудовищ не существует!»
Но вот же оно, тянется к ней, разевает пасть для укуса, и…
— Рыб! Не надо! — визжит Лампёшка.
И Рыб останавливается в последний момент, его зубы царапают руку учительницы. Женщина, отпрянув, падает, хочет закричать. Но Лампёшка уже накидывает на тележку одеяло, тянет за ручку и бежит дальше, так быстро, что тележка едва не переворачивается, а Рыб едва не вываливается на землю.
— Чу… — только и может выдавить из себя мисс Амалия. — Это чу…
Спотыкаясь, Лампёшка мчится дальше и тянет за собой прыгающую на кочках тележку. Она оборачивается на миг, но учительница не преследует их, а так и сидит на тропинке с раскинутыми по земле юбками. Держится за запястье и не сводит с них взгляда, пока они не исчезают за поворотом.
Ещё через два поворота Лампёшка останавливается перевести дух. У дороги стоит сарайчик, за которым можно укрыться. Рыб выглядывает из-под одеяла.
— К-к-кто… кто это был? — заикаясь, спрашивает он. Лицо у него белое как мел.
Лампёшка пару раз глубоко выдыхает.
— Это, — отвечает она, — школьная учительница.
— Школьная? Из какой школы?
— Из моей школы.
— Но ты же не училась в школе.
— Две недели училась.
— У неё?
— Да, у неё.
— Это тогда ты ничему не научилась?
— Научилась, — Лампёшку разбирает смех. — Букву «Э»-то я выучила.
— Ах, да, «э»… — Эдвард тоже смеётся, но потом бросает на Лампёшку озабоченный взгляд. — Она меня видела. Меня никто не должен видеть.
Лампёшка пожимает плечами. Ничего не поделаешь.
— Надеюсь, ты будешь сниться ей по ночам, — говорит она. — В кошмарах.
— Она не гонится за нами? — испуганно спрашивает Эдвард.
— Я никого не вижу.
— Может, лучше вернёмся?
— Нет, — решительно отвечает Лампёшка. — Тут недалеко. Правда.
Отсюда уже виднеются домишки на окраине города. Вдалеке грохочет ярмарочная музыка.
Стараясь не попадаться никому на глаза, Лампёшка въезжает на пустошь, где раскинулась ярмарка. Шатёр с русалкой стоит на отшибе, где не слышна музыка и почти никого нет.
Эдвард подглядывает в щёлку.
— Это здесь?
— Тс-с! Да, в том шатре.
Лампёшка окидывает взглядом натянутую парусину, деревянный настил, намалёванных у входа уродов и будку, в которой сидит здоровенный толстяк. Он читает газету.
— Всего четвертак… — бормочет он, не поднимая глаз.
Четвертак! Об этом она не подумала. Четвертака-то у неё больше нет!
Четвертак
У толстяка только один видящий глаз, на месте второго — дыра, а в глубине дыры болтается бледно-голубой стеклянный шарик. Жирное тело, сплошь покрытое татуировками, еле умещается в будке. Тот, у кого нет четвертака, может полюбоваться на труппу прямо здесь: из-под мышки толстяка выглядывает женщина-птица, на предплечье извивается русалка, а на шее карлик режется в карты со скелетом в высоком цилиндре.
Лампёшка делает глубокий вдох и подходит к будке.
— Мистер, я сегодня уже один билет купила, — говорит она. — Но хочу ещё разок посмотреть. Можно бесплатно?
Толстяк даже не отводит взгляда от своей пожелтевшей газеты.
— Заплатила — зашла, — бормочет он. — Вышла — плати снова. Всего четвертак.
— У меня нет денег, — говорит Лампёшка. — Но мне очень нужно. Я ненадолго.
Глаз на миг отрывается от газеты и вперяется в девочку. Толстяк качает головой и возвращается к чтению.
— А если я пообещаю, что заплачу завтра?
— Завтра мы уезжаем.
— А если…
— Или плати, или кыш отсюда.
Лампёшка разглядывает толстяка, его грязную рубашку. С такими татуировками и с этим своим глазом он легко мог бы сойти за пирата. Когда-то пираты давали ей монетку за то, что она пела для них матросские песни. Особым успехом пользовались печальные, в которых герой тосковал по утраченному: по дому или, наоборот, по морю… По щекам морских разбойников катились слёзы, и они не глядя отдавали ей всё, что находили в карманах: медяки, золото, жемчуг. Верёвки и рыболовные крючки тоже. У неё набралась полная шкатулка, её собственная копилка, говорила мама, на будущее. Но… однажды шкатулку нашёл отец — и назавтра она уже валялась на полу пустая.
Лампёшка прочищает горло.
— Моряк, что шатаешься… — затягивает она. Слишком тихо, толстяк даже не замечает. Ещё раз. — Моряк…
— Ты чего? — Рыб привстаёт в тележке. — Когда мы уже попадём внутрь? Нам же внутрь надо?
— Тихо! — шипит Лампёшка. — Не шевелись, замри!
Хозяин шатра по-прежнему сидит уткнувшись в газету. Неужто и впрямь ничего не заметил? Лампёшка встаёт, стучит по стеклу и пробует ещё раз, погромче:
Моряк, что шатаешься ночь напролёт?
Вспомни о матери, что… м-м-м… дома ждёт…
Толстяк таращится на неё, как на сумасшедшую. В глазах ни слезинки, щёки сухие.
— Сладки уста матросской невесты… — не сдаётся Лампёшка. Эта песня тоже пользовалась успехом. Но всё напрасно.
— Ну и ну, — странно усмехается толстяк. — Целая серенада для дядюшки Эйфа, вот это да! С чего вдруг?
— Я хотела… Это в обмен… — шепчет Лампёшка, вспыхнув. — Я думала заплатить за вход песней… или… э-э-э… ладно, нет так нет.
