— Не знаю, — отвечает Лампёшка. — Что-то про «Чёрную М».
— Чёрную… а что это?
— Я думаю, это такой корабль.
— Да, но… что это значит? Может, «Чёрная Мачта»? Или «Чёрная Медуза»? Или… или «Чёрная Метка»?
— Или «Чёрная Масть»…
— «Чёрная Месть», — испуганно шепчет Рыб.
— Жюли сказала: она и за Белые скалы ходит. Может, нам нужно отправиться туда на корабле?
— Куда?
— К твоей маме.
— «Чёрная Мама»… — Рыба пробирает дрожь.
Лампёшка еле затаскивает тележку на вершину холма. Можно подумать, Рыб потяжелел. Его хвост округлился, и она тянет из последних сил. Но ещё до того, как они достигают вершины, из-за ограды, словно щенок-переросток, выбегает Ленни. Он прыгает вокруг Лампёшки, смеётся и всхлипывает одновременно, хочет обнять её, но не решается. Она вручает ему Рыба, и Ленни, радостно прижав его к себе, большими шагами несётся к Чёрному дому. Пустую тележку Лампёшка тянет сама.
Ленни всё время оборачивается: хочет убедиться, что она правда, правда вернулась.
Фотокарточка
Марта рассержена. Она уже услышала их — скрип тележки, радостные возгласы Ленни, лай собак, — но навстречу не вышла. Она продолжает надраивать тарелки, стоит спиной к двери. Не поворачивается, и когда они заходят в кухню и девочка робко здоровается. Руки Марты намыливают чистую уже тарелку.
— Так, — медленно говорит Марта, — мы не договаривались.
— Э-э-э… а мы о чём-то договаривались? — спрашивает Лампёшка.
— А как же! Полдня выходного — это полдня. Не вечер. Не ночь. Не полтора дня… И как тебе только в голову пришло так долго не возвращаться? Да ещё когда господин Адмирал…
— Он уже здесь? — вырывается у Рыба. — Он… он наверху?
Марта продолжает мыть тарелку. За её спиной Ник молча качает головой.
— Да, вот было бы замечательно! «Где мой сын, Мар- та?.. Понятия не имею, господин. Развлекается где-то со служанкой».
— И вовсе нет! — сердито отвечает Лампёшка. — Ничего он не развлекается!
— Ему нельзя за ограду, я же тебе говорила. Нельзя на улицу. Нель-зя. У меня что, голос слишком тихий? В этом всё дело? — Марта с грохотом ставит тарелку на место и берёт следующую.
Ник сажает Рыба на стул и ловко подсовывает под него две подушки, чтобы не съезжал.
— Ничего же не случилось, женщина, — тихонько бормочет он. — Не заводись.
— Нам нужно было кое-что выяснить, — говорит Лампёшка. — Я кое-что видела…
Марта поворачивается и гневно смотрит на девочку.
— Видела, говоришь? Ну, так я тоже, бывает, кое- что вижу. Много чего. Но я держу рот на замке и делаю свою работу, и тебе советую. Куда нам, по-твоему, податься, а? Нам с Ленни? Если мне откажут от места? Ты хоть раз об этом подумала?
Нет, хочет сказать Лампёшка, но её опережает Рыб:
— Если… если… Если мой отец вас прогонит, то… — Мальчик сидит выпрямившись, Лампёшка ещё ни разу его таким не видела. — Он никогда так не поступит. Мой отец справедливый.
— Ах! — усмехается Марта. — Ах, да ты-то что об этом знаешь, чудовище?
— Никакое он не чудовище! — кричит Лампёшка.
Ленни, который в своём углу комкает газетные обрезки, не смеет взглянуть на мать, когда она так рассержена, но тоже мотает головой.
— Не чудовище? — Марта взмахивает мокрой тарелкой. — Хотела бы я тогда знать, кто он. Полюбуйтесь — получеловек, полу… — Её руки замирают в воздухе, она не договаривает. — Ах, да кто его знает, бог с ним.
— Русалка, — говорит Лампёшка.
Клац — и конец тарелке.
Чуть позже осколки подметены, чай заварен. Ник намазывает и молча раздаёт бутерброды. Все ждут, пока Марта нарушит молчание. Через некоторое время она наконец заговаривает:
— Ох… Ах… Ну что тут скажешь… Столько времени прошло. О том, что она здесь жила, что она… Об этом никому не следовало знать. Такой был уговор.
Она была… Конечно, она была красива. Необычной красотой — с зелёными волосами и чудны́ми глазами. Но красивая. Только мы её недолюбливали. Странный они народец, всё в них против естества. Не богоугодное это дело, чтобы такие жили среди людей. Но мы помалкивали. Ради господина. А с ней не разговаривали. Она и сама говорила немного — пожалуй, что и совсем не говорила. Да, не помню, чтобы она хоть раз раскрыла рот. А когда она проходила мимо, мы поскорей крестились у неё за спиной и сплёвывали на пол. Такие создания приносят несчастье, так мы думали.
Поначалу она могла ходить и не так выделялась. Но мы, конечно, знали, всё знали. Что по ночам она бегала плавать. Что Йозеф снимал для неё засов с двери. Что она плавала всё чаще. И что господин ей запрещал. Его крики доносились через стену.
— Ты не рыба! — кричал он ей. — Так не веди же себя по-рыбьи!
Ванну ей было разрешено принимать очень редко, плавать в бассейне — запрещено, а уж в море и подавно. Но потом господин снова уходил в поход, и она всё равно плавала. Всё чаще сбегала из дома. Пока не понесла — тогда она почти перестала спускаться вниз. Порой мы видели её силуэт у окна наверху, но никто её не навещал. Только Йозеф. Я её жалела. Но всякого есть за что пожалеть… А после — после я её больше и не видела.
— Видела, — Ник толкает её в бок. — Помнишь историю с фотокарточкой?
— С какой фотокарточкой? — спрашивает Лампёшка.
Она видит, что Рыб весь побледнел и грызёт ногти. Его бутерброд остался нетронутым.
— Ни с какой! — огрызается Марта.
— Она там, в ящике, — услужливо показывает Ник.
Закатив глаза, Марта подходит к буфету. Она выдвигает один из ящичков, ворошит в нём рукой, вынимает что-то и швыряет на стол. Это пожелтелая фотокарточка в картонной рамке.
— Знать бы заранее, я бы ни за какие коврижки… — рассказывает Марта. — Приходил этот, как его… фотограф. С таким аппаратом, под простынёй. Это по особому какому-то случаю… ах да, господин стал Адмиралом — вот по какому случаю. Про него написали в газете, и нужен был фотопортрет. Господин хотел, чтобы его одного сфотографировали, но нет: «А как же ваша красавица жена, вы ведь женаты?..» Ну что ж… И дом, и прислугу, всех решили запечатлеть. Вот беда-то!
Лампёшка осторожно берёт карточку со стола и переворачивает её.
— С лестницы её пришлось снести, сама она и шагу не могла ступить. Посадили на стул, прикрыли пледом, надели чёрные очки, чтобы совсем ничего не было заметно. Господин злился, целый день рычал на всех, а на меня особенно… Ленни ведь тоже должен был позировать, бог весть зачем. А в то время Ленни от меня убегал. Постоянно. Ни секунды не мог устоять на месте, а как раз это от него и требовалось — долго стоять, очень долго. Я вся вспотела, состарилась за полдня на десяток лет. А карточку эту так и не напечатали в газете — взяли портрет, на котором господин Адмирал один. Столько хлопот, и всё напрасно…
