Они сражались на палубе, гоняя друг друга от борта к борту. «О!» — восклицали пираты, когда Август чуть не выпал за борт, и «А!» — когда Бак в третий раз обегал вокруг мачты: всё-таки его штурман с саблей обращаться умеет, а у того, кто дерётся по страсти, сил вдвое больше. Больше, но недостаточно: вжих! — и прощай нога. Наполовину отрублена — жуткое зрелище, даже для пиратов с их стальными нервами.
Капитан перевёл дыхание.
— Всё. Будешь моей.
Он хотел было поцеловать жену в шею, но, встретив её ледяной взгляд, остановился.
— Я сама себе хозяйка, — ответила она и, поддерживая своего возлюбленного, спустилась с ним по сходням на берег и ушла. Август волочил за собой полуотрубленную ногу. Сохранить её не удастся, это он понимал.
Гроза приближается, над морем уже сверкают молнии. Тяжёлые тучи жаждут наконец избавиться от бремени. С неба начинают падать огромные капли.
— Она умерла, — говорит Август. — Вот в чём дело.
— А? Что ты сказал?
— Она умерла! — пытается перекричать ветер Август.
— Что?!
Наверху, над поручнями, появляется с десяток голов, волосатых и лысых, с мокрыми бородами, некоторые одноглазые или безносые. Потрясены все. Бак перегибается через борт.
— Что ты несёшь? Умерла… Когда?
Сто лет назад, хочет ответить Август. Так ему кажется.
— Года два тому.
— От чего?
— Просто так. Заболела и умерла.
— Просто так? — ревёт капитан. — Что за чушь, просто так не умирают!
Но пираты печально кивают. Умирают, умирают просто так, бывает такое.
— Но как же… Как же… — От ярости Бак заливается краской. — Нет, не может такого быть!.. А я-то сгорал от ревности, завидовал, что у вас всё как в сказке. У тебя и жена, и работа на берегу не бей лежачего, и дочь в придачу. У вас ведь дочь родилась, так?
— В том-то и дело, — кричит Август. — Из-за неё я и здесь, из-за дочери. Из-за Лампёшки.
— Да-да, Лампёшка. Так её звали! — кивают несколько голов. — Та малышка, что сиживала с нами у костра, лапушка.
Бак удивлённо озирается.
— У костра? Какого костра?
— Ну, как тебе сказать, кэп… Мы, бывало… Нам иногда хотелось с ней повидаться, с нашей Эм.
— Первый раз слышу. Как так?
— Мы нечасто. Иногда только, когда ты… пораньше спать ложился…
— Ладно, об этом мы после поговорим, — отвечает капитан Бак.
— Она в бухте! — кричит Август. — Одна! В лодке! В бурю!
— Что? Рехнулась она, что ли? Зачем?
— Понятия не имею. Но я беспокоюсь, как бы она…
— Если она хоть немного похожа на мать, — говорит Бак, — я бы на твоём месте крепко беспокоился. Залезай на борт, безумец! Отчаливаем.
— В такую непогодь? — ахают пираты.
— Ну и что? С тем рохлей, что сейчас стоит у штурвала, мне бы такое и в голову не пришло, — отвечает капитан. — Но с настоящим штурманом… Иль не справишься, без ноги-то?
— Я же не ногой штурвал держу, — бурчит в ответ Август.
Дождь льёт стеной, но чёрный парус разворачивается, тросы натягиваются, корабль рвётся вперёд. Ему не терпится.
— Постойте! — раздаётся чей-то голос. — Меня подождите! Я с вами!
По пирсу к кораблю несётся, насколько ему позволяют высокие каблуки, толстый пират в платье.
— Жюль! — кричат морские разбойники. — Жюль вернулся!
Теперь всё будет как прежде. Ну и денёк! Ветер гонит корабль в море.
Шторм
Шторм швыряет зелёную лодочку по волнам: туда — сюда. Вёсла он отобрал уже давно, и Лампёшке остаётся только держаться за борт, терпеть приступы тошноты. Главное не свалиться в воду.
— Неженка! — бушует ветер. — Эй! Борись же! Не сиди сложа руки!
Но Лампёшка устала. Устала бороться с миром, у неё больше нет сил. Суши уже не видно — лодку отнесло слишком далеко. Лампёшка вглядывается в волны в надежде увидеть Рыба, но вокруг одно только море.
Под водой не штормит, в ушах звенит тишина. Он поднырнул, чтобы плыть быстрее, но теперь тьма манит его глубже, глубже. Во все стороны простирается вода — далеко, далеко, далеко, а он — посередине. Как глубоко он может нырнуть? Что там? А тут? А вон там, внизу? В темноте мимо него проплывают стайки рыб с выпученными глазами, он видит только, как сотни блестящих огоньков, по одному на рыбку, одновременно сворачивают в сторону, огибая его. Над ним парят тени крупных рыбин, их плавники машут как крылья, а вон там — стадо гигантских медуз, таких прозрачных, что их будто бы и нет совсем, но вот они, вдруг окружили его со всех сторон. Он видел их на картинках в своей «Энциклопедии морских обитателей», знает, что дотрагиваться до их длинных щупалец опасно — прожгут насмерть. Но он легко проскальзывает между ними. А может, его бы они и не прожгли — он ведь русалка… сын русалки. Его сердце стучит ровно, он ничего не боится, погружается всё глубже и глубже, туда, где вода черна как ночь, где обитают страшилища с дьявольскими очами, с огромными грозными зубами и болтающимися впереди удочками, на которых горит огонёк, маленький, жёлтый, как…
«Лампёшка!» — вдруг вспоминает он.
Лампёшка лежит навзничь на дне лодки в холодной воде. Лодка ещё не утонула, но это дело времени. Девочка перекатывается с боку на бок вместе с волнами и смотрит в небо, по которому несутся облака. Ветер уже давно нашёл себе другие игрушки: мимо проплывают пучки водорослей и обрывок старого паруса с затонувшего корабля. А вон летит корзинка! Не её ли это корзинка, с коробком спичек высшего качества внутри? Но нет, это невозможно, думает Лампёшка. Такого не бывает.
В кармане промокшего насквозь платья её пальцы нащупывают осколок зеркала, он всё ещё с ней.
«Мама, — думает она. — Больше я не могу. Что ж, скоро увидимся!»
Волна поднимает лодочку и швыряет об огромную скалу посреди бухты. Она разлетается на части, и Лампёшка падает в море.
Она погружается прямо ему навстречу, и Рыб мчится к ней. Как раз вовремя, правда? Вот как быстро он плавает! Как раз вовремя он хватает её за подол платья и тащит наверх, поднимает её голову над волнами, чтобы она могла глотнуть воздуха. Но она не глотает, она бледна как смерть и не шевелится.
— Дыши, безмозглая девчонка! Дыши же! — шипит Рыб и трясёт её изо всех сил. Но она не слушается.
Он кусает её, а что ещё остаётся? А когда и это не помогает, тянет Лампёшку к скале, чтобы собраться с мыслями. Затаскивая её на камень, он обдирает ей колени и локти, но если она мертва, какая разница?
