Лампёшка так часто представляла себе эту встречу — и вот он, перед ней. На голове меньше волос, чем она помнит, на лице — длинная борода. И деревянная нога. И то, что он стоит у штурвала, — это ей тоже внове.
Бак берёт штурвал на себя, и Август подходит к ней. Они кладут руки на поручень, рядом. Ветер треплет им волосы.
— Вот ты и нашлась, — помолчав, говорит отец.
Да, кивает Лампёшка. Вот она и нашлась.
— Я о тебе думал, — бормочет Август. — Все эти дни, каждый день. И…
Да, снова кивает Лампёшка. Она о нём тоже. И вот они вместе.
— Знаешь, ты и правда ужасно похожа на маму.
Лампёшка опять кивает:
— Да, так все говорят.
У себя в голове она слышит, как мама вздыхает:
— Ну сколько можно тянуть!
Тянуть с чем? Что она должна сказать?
— Да не ты, — говорит мама. — Он.
— Это наш старый корабль, — показывает вокруг Август.
— Да, — говорит Лампёшка. — Здорово!
— Тебе правда нравится?
— Очень, — отвечает Лампёшка и смотрит на море.
Что может быть лучше, чем ходить под парусами, куда вздумается? Ну и пиратствовать — что ж поделаешь… Спать на подвесных койках. Видеть чужие земли. Жариться на солнце.
— Я могу научить тебя вязать узлы. И управлять штурвалом, когда твои руки окрепнут. Или, может… может, ты станешь для нас готовить?
— Ещё чего не хватало! — Этого Лампёшке совершенно не хочется.
— Жаль! Кока у нас нет, так что придётся сосать лапу…
— Кажется, я знаю кое-кого подходящего, — вспоминает Лампёшка. — Если она захочет. И если Ленни тоже возьмут. И если он не струсит.
Она думает, что не струсит. Вместе с ней — нет.
— Может быть. Твоя мама тоже этого не любила — готовить.
Это Лампёшка помнит.
Отец снова переводит взгляд на горизонт, где в море опускается последний краешек солнца.
— Я… — начинает он и пару раз прокашливается. — Я страшно по ней скучаю.
— Я тоже, — говорит Лампёшка. — Но иногда она совсем рядом.
Отец удивлённо смотрит на дочь.
— Я слышу её голос у себя в голове.
— Голос Эм? И что она говорит?
— Что тебе надо поторопиться.
— Мне? Куда?
Лампёшка пожимает плечами:
— Я и сама толком не знаю.
Август устремляет взор вдаль и погружается в размышления. Потом кивает и переводит взгляд — такой знакомый взгляд — на неё. А сам молчит.
«Он просит прощения», — думает Лампёшка. Просто вслух не может сказать. Но это ничего.
Внезапно из тёмного моря выпрыгивает детёныш русалки:
— Лампёшка, вот ты где! Они тебя нашли! Но спас-то тебя я, помнишь?
— Рыб! — кричит Лампёшка. — Эй, Рыб, представь, я стану пиратом! Как мой отец!
— Это твой отец?
Лампёшка кивает и горделиво косится на мужчину с деревянной ногой.
— Здравствуйте, — вежливо говорит русалочий детёныш, подпрыгивая.
Август кивает:
— Здравствуй. М-да. Надо же! Ты прости меня.
— А? Чего-чего? — переспрашивает Рыб, тяжело дыша, ему ведь приходится поспевать за кораблём.
— Да я не тебе, я ей, — говорит Август. — Прости меня. — Он кладёт ладонь Лампёшке на щёку, с которой давно сошёл синяк. — За всё. Пожалуйста.
Лампёшка расплывается в улыбке. За отцовской спиной во все стороны простирается водная гладь. Они могут делать всё, что захотят, могут плыть куда угодно.
— Давно простила. Всё хорошо, — говорит она.
И так оно и есть.
