Дамочка в сером платье ничего не лапает. Просто стоит и смотрит на него и на всё, что есть в комнате, словно ей к такой гадости и прикасаться-то противно. От этого Августу не по себе.
Что он будет им говорить? Главное — не терять спокойствия. Ровно дышать. Не заводиться. Не грубить. Отвечать «да, сэр». Иначе будет только хуже.
«Да, сэр. Конечно, сэр. Приношу свои глубочайшие извинения, сэр, это больше не повторится». Не кричать, не сквернословить. Со всем соглашаться.
Когда-то об этом твердила ему Эмилия: «Не кричи, Август. Не бей посуду, милый. А шерифа — тем более…»
А теперь её нет в живых, так что приходится помнить самому. Август вздыхает. Получается у него не очень, но он старается. Для Лампёшки.
— М-да… — ведёт свою речь шериф. — Вот я и говорю. Ну и шторм, а? Такой забудется нескоро. А тот корабль? Бабах о скалу! Слыхал?
— Видал, — говорит Август. — С башни было видать.
— Ещё бы… — шериф качает головой. — Ещё бы… А ведь на башню, пожалуй, поди залезь, с твоей-то ногой. Бабах! Хрясь! Разнесло надвое! Чудо, что никто не утоп. Знаешь, сколько стоит такой корабль, Ватерман?
— Понятия не имею, — отвечает Август. Он поворачивается и выхватывает что-то из рук желтоволосого помощника. — Не трожь!
Это зеркало Эмилии, оно висит тут на гвоздике, висит ещё с… да всегда висело. Его место — тут. Август вешает зеркало обратно и видит в нём своё отражение: лицо белее белого, в широко распахнутых глазах — страх. Главное сейчас — дышать.
Помощник вопросительно смотрит на шерифа. «Прикончить его? — означает этот взгляд. — Сразу? Или попозже?»
«Попозже, — кивает шериф. — Времени у нас предостаточно».
Главное — дышать. «Да, сэр. Что вы сказали, сэр?» Только бы Лампёшка не высовывалась из своей комнаты!
— Пять тысяч долларов стоит такой корабль, не меньше. — Шериф медленно кивает. — У меня таких деньжищ нет. А у тебя?
Август усмехается.
— Откуда? Вы мне столько не платите.
— А ведь и правда: мы же тебе платим! — говорит шериф. — Напомни, за что, собственно?
— За то, что я зажигаю маяк.
— Верно! Ты сам это сказал.
— Что особенно важно в бурю! — Один из помощников подходит к начальнику и так же, как тот, кивает. В руках у него ящичек с чайными ложками.
— Верно… — повторяет шериф. — В точности так. А какая буря разразилась вчера! Ой-ой-ой! — Он потирает руки. — И что… горел маяк?
— Нет, сэр.
— Почему?
Август вздыхает. Он повторял это уже дважды.
— Потому что сломалась линза, механизм линзы… Я всю ночь пытался…
— Да-да, ты уже говорил.
— …и починить удалось только к утру. И было уже…
— Поздно, — заканчивает за него шериф.
— М-м-м… да. Мне очень жаль. Это больше не повторится.
Лицо шерифа приближается к лицу смотрителя. Шериф уже выпил сегодня, чует Август. Ох, как же ему самому хочется выпить!
— Мой помощник только что побывал наверху, — говорит шериф. — Линза исправно работает.
— Да, теперь да. Но вчера не работала, я всю ночь…
— И часто такое случается?
Август пожимает плечами.
— Бывает. Это ж старьё.
— А нам об этом известно? Ты хоть раз уведомлял об этом мэрию? Посылал письмо? Просил заменить?
— Что, я ещё и писать обязан уметь? Смотритель маяка — вот я кто.
— Да, смотритель. И обязанность у тебя всего одна. Зажигать маяк. И гасить его. И как, зажёг ты его вчера?
— Конечно.
— Спичкой.
— Чем же ещё?
— И всё-таки он не горел.
— Так я же говорю, это потому что…
— Да, да. Механизм и всё прочее.
Август бросает взгляд на дверь, что ведёт в комнату Лампёшки. Приоткрылась? Или ему кажется? Не выходи, девочка. Пожалуйста!
— Август Ватерман, посылал ты вчера свою дочь Эмилию за спичками? О-о-очень поздно? Когда уже давным-давно стемнело?
— Нет, клянусь! — Для пущей убедительности Август набирает побольше слюны и плюёт на пальцы. Слюна стекает на пол. Серая дамочка в углу неодобрительно фыркает.
— Тогда как ты объяснишь, что, по словам миссис Розенхаут, твоя дочь заходила в лавку и взяла у бакалейщика коробок — я цитирую — «спичек высшего качества»?
— Это вы у миссис Розенхаут и спросите.
Дверь всё-таки приоткрылась, видит Август. «Не выходи, — думает он. — Сиди у себя».
— Я свою дочь никуда не посылал.
Шериф оглядывает комнату.
— А где она, кстати, твоя дочь? Унеслась на крыльях ветра? Утонула? Сбежала?
— Нет, она…
— Я здесь.
Дверь распахивается, и Лампёшка входит в комнату.
Отец угрожающе шагает к ней:
— А ну, убирайся, не лезь…
— Нет-нет, девочка остаётся. — Шериф кладёт руку Августу на плечо. Недружелюбно, угрожающе. — Ну-ка, малышка, расскажи, что случилось прошлой ночью?
Лампёшка набирает в лёгкие побольше воздуха. Она старалась, она хорошо запомнила свои слова. Ну, вперёд!
— Мой отец, — говорит она, — всю ночь пытался починить линзу — она сломалась, — и… э… починить удалось только к утру, но…
— Было уже поздно, да, — заканчивает за неё шериф. — Ну и ну, вот это история! А потом ты пошла за спичками.
— Нет…
— Миссис Розенхаут так говорит.
— А-а-а… — тянет Лампёшка — Ах, да, и правда. Или нет, это было раньше, до того как…
— А почему, собственно? Твой отец забыл их купить? И послал тебя? В такую бурю? Похвально, Ватерман, ничего не скажешь!
— Нет! — выпаливает Лампёшка. — Нет, это я забыла, я сама виновата, во всём виновата…
Щёки её горят, но глаза полны решимости. Она поможет отцу. Ему не придётся отвечать за всё в одиночку.
— Ты виновата? — переспрашивает шериф. — Разве ты — смотритель маяка?
Лампёшка мотает головой.
— И где же был смотритель?
— Тяжко ему с такой ногой на верхотуру… — лепечет Лампёшка. — К тому же он был… у него… Он ужасно устал.
— А ну замолчи, девчонка!
Лампёшка видит, как отец сжимает и разжимает кулак. Обычно ничего хорошего это не предвещает.
— Дай дочери договорить, Ватерман. Рассказывай, малышка. Устал? Или напился?
Лампёшка неуверенно смотрит на него. Шерифу врать нельзя.
