– Что ты хочешь доказать? – спросил он. – Что я тебя люблю по-прежнему? Да, люблю. Что хочу тебя? И это тоже так. Но я никогда не обниму тебя.
Ты убила Шалеат. Ты убила Алайду, а теперь готовишься погубить целый мир.
– Но что тебе эти дикари с десятисекундными жизнями? Всегда найдутся новые, чтобы заместить тех, кто умрет. Они – мякина, Кулейн. И всегда было так, только ты был слишком поглощен происходившим, чтобы заметить это. Какое значение имеет теперь, что Троя пала или что Ахилл убил твоего друга Гектора? Какое теперь имеет значение, что римляне завоевали Британию? Жизнь продолжается. Эти люди для тебя и меня только тени. Они существуют, чтобы служить нуждам тех, кто выше них.
– Теперь я один из них, Горойен, – сказал он. – Моя десятисекундная жизнь – великая радость. Никогда прежде я не понимал зимы и не испытывал всю полноту радости наступления весны. Пойдем со мной.
Проживем жизнь, завершающуюся смертью, и узнаем вместе, что будет потом.
– Никогда! – взвизгнула она. – Я никогда не умру. Ты говоришь о радости, а я вижу твое разрушающееся лицо, и меня тошнит – морщины вокруг глаз и, конечно, под шлемом седина пожирает твои волосы, как раковая опухоль. По человеческим меркам сколько тебе теперь? Тридцать? Сорок? Скоро ты начнешь дряхлеть. Зубы сгниют. Молодые люди будут отталкивать тебя, насмехаться над тобой. А потом ты рухнешь наземь и черви съедят твои глаза. Как ты мог? Как ты мог пойти на такое?
– Все умирает, любовь моя. Даже миры.
– Не говори мне о любви, ты меня никогда не любил. Только один человек любил меня всегда, и я вернула его из могилы. Вот что такое власть, Кулейн.
Гильгамеш снова со мной. – Торжество в ее глазах заставило его попятиться.
– Это невозможно!
– Из века в век я сохраняла его тело в сиянии пяти камней. Я изучала, я постигала. И вот добилась. Уходи, умри где-нибудь, Кулейн, а я найду твое тело и воскрешу его. И ты будешь моим.
– Я отправляюсь на Скитис, Горойен, – сказал он негромко. – Я уничтожу твою власть.
И она засмеялась звонким насмешливым смехом, вызвавшим краску на его щеках.
– Ах, ты явишься там! Прежде это наполнило бы мое сердце ужасом, но не теперь. Пожилой, дряблеющий, стареющий мужчина явится бросить вызов Гильгамешу? Ты понятия не имеешь, как часто он говорит о тебе, как грезит, что убьет тебя. Ты думаешь выстоять против него? Я покажу тебе, как твоя надменность тебя предала. Ты всегда любил схватки с тенями, так поиграй еще раз. – Она взмахнула правой рукой, воздух замерцал, и перед Кулейном встал высокий воин с золотыми волосами и блестящими зелено-синими глазами. В руках у него были изогнутый меч и кинжал. – Вот Гильгамеш, каким он некогда был.
Воин прыгнул вперед. Кулейн подхватил копье, повернул древко и вытащил спрятанный внутри меч. Он только-только успел отразить свирепый удар. Затем второй… и еще… и еще. Кулейн сражался со всем опытом столетий, но Горойен была права: его стареющее тело уже не могло противостоять вихрю, имя которого было Гильгамеш, Владыка Битв. Кулейн в отчаянии поставил все на карту: повернулся на пятке в маневре, которому научил Туро. Его противник отпрыгнул влево, уклонившись от выставленного локтя Кулейна, и холодный клинок погрузился под ребра Воина Тумана.
Он упал ничком на твердую глину, от толчка серебряный шлем слетел с его головы. Он пытался сохранить сознание, но оно затемнилось. Когда он очнулся, Горойен сидела рядом на каменной пирамиде.
– Уходи, Кулейн, – сказала она. – Ты же дрался с Гильгамешем, каким он был. Теперь он сильнее и быстрее и убьет тебя в первые же секунды. Либо это, либо воспользуйся им. – Она уронила у его ног желтый камушек – чистейший Сипстрасси без единой черной прожилки. – Стань вновь бессмертным, стань тем, чем был, чем должен быть. Вот тогда у тебя появится надежда победить.
Он поднялся на ноги.
– Не в твоем обычае, госпожа, даровать жизнь врагу.
– Как ты можешь быть моим врагом? Я любила тебя еще до Перемены и буду любить, пока Вселенная не погибнет в огне.
– Мы уже никогда не будем любовниками, госпожа, – сказал он. – Увидимся на острове Скитис.
Она встала.
– Глупец! Меня ты не увидишь. А увидишь только свою смерть, приближающуюся к тебе с каждым шагом Гильгамеша.
Она вошла в ветхую хижину, не оглянувшись, и Кулейн опустился на землю, борясь со слезами. Ему потребовались все силы, чтобы сказать ей, что настал конец их любви. Он уставился на Сипстрасси и поднял камешек с земли. Она сказала правду: такой он – не противник для Гильгамеша. До него донесся ее голос, словно бы откуда-то издалека.
– Твой внук – красивый мальчик. Пожалуй, я возьму его. Помнишь, как я была Цирцеей? – Ее смех замер в безмолвии.
Кулейн сидел, низко склонив голову. После окончания Троянской войны Горойен обрушила свою месть на греков, подстроив кровавую смерть Агамемнона, полководца, и Менелая, спартанского царя. Но куда более жуткой местью было кораблекрушение Одиссея. Горойен в облике волшебницы Цирцеи превратила часть спасшихся моряков в свиней, и остальные, ничего не подозревая, зарезали их и съели.
Он подобрал меч и очистил клинок от глинистой пыли.
Потом подошел к своему коню и прикоснулся Сипстрасси к его виску, а потом отступил на несколько шагов.
Тело коня съежилось, а затем начало раздуваться, удлиняться, гладкие бока покрылись рыже-багряной чешуей с серебристой обводкой. Голова замерцала, зрачки стали узкими, как у кошки, морда вытянулась, свирепая пасть ощерилась клыками. Огромные крылья развернулись от ребер, а копыта расщепились на пальцы с длинными когтями. Длинная шея откинулась, и страшный вой сотряс воздух. Кулейн взглянул на черный камешек в своих пальцах и швырнул его на землю. Вложив меч в древко копья, он забрался в седло на спине дракона и прошептал властное слово. Чудовище поднялось на мощные лапы, распростерло крылья и взмыло в ночное небо, направляясь на северо-запад к Скитису.
* * *
На третью ночь над плато Эрин разразилась страшная гроза, небо исполосовали молнии. Утер остался там, где провел уже три дня, – сидя у края каменного кольца. Прасамаккус и Коррин взяли еду и одеяла для принца и вышли под секущий дождь. В тот же миг молния рассекла небо, и оба они увидели, как Утер встал, вскинул руки над головой, а ветер с дикими завываниями разметал его белокурые волосы. Затем он исчез. Коррин бросился к камням, Прасамаккус заковылял за ним, но никаких следов принца они не обнаружили.
Гроза унеслась, ливень сменился легким дождем. Коррин тяжело опустился на камень.
– Вот и все, – сказал он с горечью, которая ни разу не звучала в его голосе после того, как вуры накинулись на воинов. Коррин разразился проклятиями и руганью, и бригант отошел от него; он тоже чувствовал себя разбитым, сокрушенным и уныло опустился на опрокинувшийся камень над лесом.
– Что мы им скажем? – спросил Коррин. Бригант только плотнее закутал в плащ худое тело. Нога у него разболелась, как всегда в сырую погоду, а сердце твердило, что он никогда больше не увидит Хельгу.
