– Я не заклятие накладываю, – прошептал он. – Я не чародей.
Обернувшись, он посмотрел на своих врагов. Леннокс сидел, прислонясь к дубу, из его разбитого носа струилась кровь. Барта еще не пришел в себя, а Агвайн сбежал.
Но в его победе не было ни торжества, ни радости.
Ибо, одержав ее над этими мальчишками, Кормак приговорил себя к смерти.
* * *
Агвайн вернулся в селение и рассказал своему отцу Колдеру, как на них напал Кормак, а тот созвал старейшин и потребовал правосудия. За Кормака заступился только Гриста.
– Ты просишь о правосудии. Много лет твои сыновья избивали Кормака, и никто не приходил к нему на помощь. Но он терпел, как подобает мужчине. Теперь, когда на него беспричинно напали трое и он защищался, его должны казнить? Каждый тут, кто подаст голос за это, лишен стыда.
– Он набросился на мою дочь! – заявил Колдер. – Или ты про это забыл?
– Если и так, – сказал Гриста, вставая, – он последовал за всеми здоровыми молодцами, какие только наберутся на расстоянии дня пути верхом отсюда!
– Да как ты смеешь? – завопил Колдер.
– Смею? Про «смею» ты мне не говори, жирнобрюхий боров! Я следовал за тобою тридцать лет, живя только твоими посулами. Но теперь я вижу, каков ты есть – слабый, жадный, готовый лизать пятки тем, кто сильнее. Кабан, который зачал трех жаб и ненасытную шлюху!
Колдер ринулся к нему сквозь людское кольцо, но кулак Гристы врезался ему в подбородок, и он рухнул на земляной пол. Шум, крики. Одни старейшины ухватили Гристу, другие удерживали своего разъяренного вождя.
Затем наступила тишина, Колдер овладел собой и кивнул людям слева и справа от себя, чтобы они его отпустили.
– Тебе здесь больше нет приюта, убогий старик, – сказал он. – Ты уйдешь из этого селения как изгой. Я оповещу все сакские селения, и для тебя нигде не найдется приюта. А если я еще раз тебя увижу, то опущу свой топор на твою шею. Уходи! Найди сучье отродье и останься с ним. Я хочу, чтобы ты увидел, как он умрет.
Гриста сбросил вцепившиеся в него руки и широким шагом покинул Длинный Дом. У себя в хижине он собрал свои скудные пожитки, засунул топор за пояс и, гордо подняв голову, вышел из селения. Эрвин, пекарь, пошел с ним рядом и сунул ему в руки два черных каравая.
– Иди с Богом, – шепнул Эрвин.
Гриста кивнул и продолжал идти, не замедляя шага.
Ему следовало бы уйти давным-давно… и взять с собой Кормака. Но верность слову – крепче железных цепей, а он поклялся Колдеру Кровавой Клятвой. А теперь нарушил ее и стал изгоем в глазах закона. Никто больше не станет ему доверять, и его жизнь не будет стоить ровно ничего.
Тем не менее в сердце старого воина начала расцветать радость. Тяжкие притупляющие ум годы, пока он пас коз, остались позади, как и его клятва Колдеру. Гриста глубоко вдохнул чистый свежий воздух и начал подниматься в холмы к пещере Сол Инвиктус.
Кормак ждал его там, сидя на алтарном камне. У его ног валялись кости его прошлого.
– Ты слышал? – спросил Кормак, подвинувшись, чтобы старик мог сесть рядом с ним на плоском камне.
Гриста отломил горбушку черного хлеба и протянул ее мальчику.
– Да, – сказал он, – разговоры уже пошли.
Кормак взглянул на узел с пожитками, который Гриста бросил возле скелета боевой собаки.
– Мы что, уходим?
– Да, малый. Только уйти-то нам следовало много лет назад. Пойдем в Дубрис, подыщем какую-никакую работу, чтоб было чем заплатить корабельщикам. А в Галлии я покажу тебе, где мне доводилось сражаться.
– Они набросились на меня, Гриста. Когда Альфтруда меня обняла.
Старый воин посмотрел в грустные глаза мальчика.
– Еще один жизненный урок, Кормак: женщины всегда навлекают беды. И, кстати, судя по походке Агвайна, он еще долго не будет думать о девушках. Как это ты справился с ними тремя?
– Не знаю. Вышло само собой.
– Это кровь твоего отца. Мы еще сделаем из тебя настоящего воина.
Кормак обвел взглядом сумрачную пещеру.
– Я никогда раньше сюда не заглядывал. Боялся.
А теперь не понимаю почему. Истлевшие кости, и все.
Он пошарил подошвой в пыли и увидел, как что-то блеснуло. Наклонившись, он сомкнул пальцы на золотой цепочке, с которой свисал круглый камешек, похожий на золотой самородок в тоненьких черных прожилках.
– Что ж, доброе предзнаменование, – пробурчал Гриста. – Мы стали вольными людьми всего час назад, и вот ты уже отыскал клад.
– Может, она – моей матери?
– Отчего бы и нет?
Кормак надел цепочку на шею и спрятал самородок под рубахой. Прикосновение камешка к коже было теплым.
– Ты тоже угодил в беду, Гриста?
Старый воин ухмыльнулся:
– Может, я сказал лишних два-три словечка, но они попали в цель, как меткие стрелы.
– Значит, они погонятся за нами обоими?
– Ага, когда настанет утро. Тогда и будем тревожиться. А пока отдохни-ка, малый.
Кормак отошел к дальней стене и растянулся на пыльном полу. Гриста лег на алтарном камне и почти сразу уснул.
Мальчик лежал и слушал тяжелый басистый храп старика, а затем погрузился в странное сновидение. Он словно бы открыл глаза, приподнялся и сел. У алтарного камня лежала черная боевая собака с пятью щенками, а за ней лежала молодая женщина с волосами, как золотые нити. Рядом с ней на коленях стоял мужчина и поддерживал ее голову.
– Как мне тяжело, что я навлек на тебя все это, – сказал он, поглаживая ее по волосам. Лицо у него было сильное, волосы – черными и глянцевыми, глаза – синими, как зимнее небо.
Она протянула руку и дотронулась до его щеки, улыбнувшись сквозь боль.
– Я люблю тебя. Я всегда тебя любила…
Снаружи в утреннем воздухе прогремел рог, у мужчины вырвалось негромкое проклятие. Он поднялся на ноги, вытаскивая меч из ножен.
– Они нас отыскали!
Женщина застонала – начались родовые схватки, и Кормак подошел к ней. Но она его не видела. Он попытался прикоснуться к ней, и его рука прошла через ее тело, словно это был дым.
– Не оставляй меня! – произнесла она умоляюще.
На лице мужчины отразилась мука, но вновь загремел рог, и, повернувшись, он скрылся из виду. Женщина закричала, и Кормак был вынужден стоять и беспомощно смотреть, как она корчится в родовых муках. Наконец младенец появился на свет – весь в крови и странно неподвижный.
– Нет! Нет! Христос сладчайший! – простонала женщина, подняла младенца и шлепнула его по крохотному задику. Он остался неподвижным. Она положила его к себе на колени, сняла с шеи золотую цепочку и сомкнула пальчики младенца на круглом камешке.
