Все, что говорил маршал, с точки стратегии было абсолютно правильным. С ним трудно было поспорить, но в этот момент Эстермана пугала не правота слов Маннергейма, а тот тон, которым это было произнесено. В нем не было столь привычной для военных беспрекословной требовательности вышестоящего командира к своему подчиненному. Голос маршала был холоден и непреклонен, и в нем было что-то такое, что заставило Эстермана ощутить себя жертвенным бараном, которого приносят в дар кровавому богу Аресу, причем отнюдь не по военным соображениям.
Глядя в лицо Маннергейму, командующий Армии перешейка вдруг поймал себя на том, что главная суть его речи – это начать наступление в назначенный им срок, все остальное – не так важно. Главное нанести удар по войскам Мерецкова, а что это будет стоить его армии и что будет потом, осталось далеко за скобками.
Стоя вытянувшись в струнку, насколько это позволяла ему комплекция, Эстерман внезапно понял, что в военные дела вмешалась политика и Маннергейм потворствует этому.
– Но, господин маршал! Зачем это наступление?! – в отчаянии простонал Эстерман, стремясь удержать своего главнокомандующего от неверного шага, но его действия потерпели неудачу. Быстро прочитав во взоре генерала его намерения, Маннергейм мгновенно пресек его попытку на корню.
– Вы задали слишком бестактный вопрос, генерал. Я уже сказал вам о своем решении наступать, и менять его не намерен. Сегодня вы получите письменный приказ о переходе в наступление вверенных вам войск. Если вы с ним не согласны и не намерены его выполнять, то можете подать рапорт об отставке. Желающие на ваше место найдутся, можете мне поверить, – заверил Эстермана маршал и, сдержанно кивнув головой генералу, покинул его кабинет.
Причина столь жесткого поведения с Эстерманом заключалась в том, что Маннергейм не собирался посвящать его во все подробности своей стратегии. Через три дня финские войска должны были перейти в наступление на Карельском перешейке и на севере Ладоги. Вне зависимости от результатов оно давало маршалу хорошие козыри в переговорах с западными союзниками.
Сумеют потеснить Мерецкова и Хабарова – хорошо, не сумеют – не беда. Русское наступление выдохлось, и значит, можно с чистой совестью объявить, что финская армия успешно остановила продвижение врага. После этого ничто не помешает Маннергейму требовать, а не просить от англичан и французов военную помощь, и при этом в совершенно ином объеме. Ведущая активные боевые действия армия нуждается в большем количестве оружия и боеприпасов, чем сидящая в обороне. Старый маршал умел хорошо считать.
Закончив свои объяснения с командующим Армии перешейка, Маннергейм намеревался покинуть полевую ставку Эстермана, но не успел этого сделать. Он уже был возле двери, когда послышался топот многочисленных ног и раздались испуганные крики:
– Воздух! Русские самолеты! Они нас выследили!!
Причины подобного поведения заключались в том, что ставка Эстермана находилась в глубине леса. Она совершенно не просматривалась с воздуха и по этой причине не имела зенитного прикрытия. Были только посты воздушного наблюдения, которые в случае приближения самолетов противника подавали сигнал тревоги, и звонком на аэродром поднимались два звена истребителей.
За все время боевых действий наблюдатели засекли только один пролет советского истребителя, чей курс пролегал далеко в стороне от ставки Эстермана. Тогда все обошлось объявлением воздушной тревоги и даже не пришлось поднимать самолеты прикрытия. На этот раз в гости к командующему Армией перешейка пожаловал целый тяжелый бомбардировщик ТБ-3. Вся комичность ситуации заключалась в том, что летел он не со стороны передовой, а из глубокого финского тыла. Из-за этого посты наблюдения слишком поздно подняли тревогу, и вызванные на защиту ставки истребители никак не успевали прикрыть ее.
Самолет капитана Кондратьева входил в состав эскадрильи, отправленной на бомбежку Выборга. По данным разведки, там было отмечено скопление прибывших из глубины Финляндии новых войск, и командование решило нанести по ним удар авиацией.
Под прикрытием истребителей бомбардировщики вылетели на Выборг напрямую через залив, но на подлете к цели столкнулись с сопротивлением противника. Поднятые в воздух истребители и поступившие из Швеции зенитки серьезно осложнили работу «сталинских соколов».
Не имея достаточного боевого опыта, капитан Кондратьев испугался и развернул свою машину, не долетев до цели. Опасаясь преследования вражескими истребителями, он повел свою машину не над морем, а углубился на территорию противника, решив вернуться на базу через линию фронта.
Имея на своем борту полную бомбовую загрузку, он не мог совершить посадку и потому решил опустошить свое чрево над территорией противника.
Перед вылетом комиссар эскадрильи провел с летчиками беседу о необходимости нанесения бомбового удара исключительно по войскам противника.
– Вражеские газеты обвиняют нас в уничтожении сугубо гражданских объектов вместе с мирным населением. Политуправление фронтом прекрасно понимает, что идет война и потери среди жителей городов неизбежны, но вместе с этим убедительно требует, чтобы бомбы падали туда, куда им следует падать. Не хватало, чтобы газетчики ставили вас в один ряд со стервятниками Геринга, превратившими в руины Гернику и Варшаву.
Комиссар говорил весьма образно, и потому Кондратьев решил сбросить бомбы вдали от хуторов и проезжих дорог, прямо на лесную чащобу.
О том, что прямо по курсу самолета находится полевая ставка генерала Эстермана, он совершенно не знал, однако, по иронии судьбы, сброшенные им бомбы упали в опасной близости от столь важного объекта финнов.
Мощные взрывы основательно потревожили стены и пол убежища, куда был спешно эвакуирован Маннергейм. Сидя в сухом и теплом подвале, финский маршал со страхом спрашивал себя, выдержат ли перекрытия ставки прямое попадание авиабомбы. Шанс на подобное на войне всегда есть, но судьба хранила Маннергейма.
Неудачный с его точки зрения налет вражеской авиации позволил финскому главнокомандующему бросить злой упрек в адрес своих противников:
– Эти русские мало в чем изменились за последние двадцать лет. Они всё так же скверно воюют! Их разведка узнала о местонахождении ставки Эстермана и времени моего визита к нему, и они так бездарно распорядились полученными козырями. Вместо эскадрильи тяжелых бомбардировщиков они послали только один самолет. Уму непостижимо!
– Прикажете сообщить об этом налете журналистам? Газетчики сумеют достойно преподнести народу ваше чудесное спасение от рук врага, – учтиво предложил адъютант, явственно видя аршинные заголовки финских газет, но Маннергейм ответил категорическим отказом.
– В первую очередь следует выяснить, откуда русским стало известно о моем приезде в ставку к Эстерману и ее местонахождение. Передайте начальнику контрразведки, пусть срочно займется этим делом. Наверняка это дело русских шпионов и сочувствующих им коммунистов, – распорядился маршал, и адъютант торопливо ему козырнул.
