От столь неконструктивного поведения Вячеслава Михайловича вся финская делегация обиделась. Будь это в октябре прошлого года, финны бы по команде Макарайнена гордо встали и ушли, громко хлопнув дверью. Однако на дворе стоял победный март сорокового, и подобный демарш ох как дорого обошелся бы красавице Суоми.
Поэтому финны были вынуждены остаться, но в отместку за неспортивное поведение Молотова они в один голос заговорили о неприемлемости территориальных требований со стороны СССР. И вот тут-то сыграло свою роль «финское альтернативное правительство». Вынутое из тени на свет божий подобно кролику из шляпы фокусника, оно обрело плоть и кровь, чем привело в шок и трепет финскую делегацию.
– Если представители финского правительства считают требования Советского Союза завышенными, то другое финское правительство полностью с ними согласно. Более того, оно готово выплатить советской стороне контрибуцию за проигранную вами войну, объявить Аландские острова демилитаризованной зоной, полностью распустить армию и флот, чтобы гарантировать соседним странам свой нейтральный статус, – Молотов сделал паузу, а потом добавил: – Если вы не хотите говорить с нами, мы будем говорить с другими представителями финского народа.
Шантаж был откровенно грубым, несмотря на то, что нарком постарался придать ему дипломатичный вид. Однако, как ни странно, он оказался весьма действенным. Напуганные финны попросили разрешения проконсультироваться с президентом и утром следующего дня объявили о согласии Финляндии на все территориальные требования, предъявленные ей наркомом.
Столь быстрое согласие сильно обрадовало наркома, да и все советское правительство в целом вместе с товарищем Сталиным. Сведения, приходящие в Москву из хорошо информированных британских источников, рисовали советскому вождю откровенно неприглядную картину. Лондонский лев был готов к прыжку, и мирный договор Москве был нужен в неменьшей степени, чем он был нужен Хельсинки.
С подачи Сталина Молотов блестяще разыграл комбинацию с другим финским правительством и добился максимального результата в переговорах с таким сложным партнером, как финны. Советский Союз получил с разгромленного врага территории в том размере, которые удовлетворяли все стратегические нужды государства и при этом не давал Финляндии статус бедной и несчастной страны, дочиста ограбленной «этими русскими».
Выставленные территориальные претензии, отказ от контрибуции и полной демилитаризации страны не позволили французскому премьеру Даладье полностью подставить свое плечо британскому партнеру в реализации «северного варианта».
В глазах французских парламентариев Россия по праву взяла себе приграничные земли соседа, не ущемив его права на исконно финские территории. Европейские страны сплошь и рядом проводили такую практику, и это считалось в Париже нормальным положением вещей. Вот если бы Сталин занял Хельсинки или потребовал полного присоединения Финляндии к России, тогда другое дело. Тогда объединенная Европа должна была бы показать дикому медведю его настоящее место, а так косолапый слегка объел край чужого пирога, не покусившись на целое.
Схожее мнение было и у германского фюрера, который по воле случая стал временным партнером Москвы. Гитлер считал, что Сталин проявил излишнюю скромность в отношении финнов. Сам вождь немецкой нации в сложившихся обстоятельствах действовал бы совершенно иначе.
Впрочем, был еще один важный момент, заставлявший господина рейхсканцлера быть вежливым в отношении своего восточного соседа. Вермахт собирался смыть со страны позор Версаля, и чтобы сделать это в максимально благоприятной обстановке, немцам требовалось спокойствие на границе с СССР.
О намерении островитян реализовать, пусть даже в урезанном виде, «южный вариант» разведка также исправно докладывала вождю, и он предпринял ряд контрмер. Одной из них было большое командное совещание, посвященное итогам финской войны. Проводя его в преддверии первомайского парада, Сталин намеревался завершить временной раздел между Красной армией образца 1937 года и новой армией образца 1939 года. Он хотел, чтобы, основываясь на опыте завершившейся войны, военные раз и навсегда уяснили для себя, что в грядущей войне нужно будет воевать по-новому. Что опыт Гражданской войны, как бы он ни был бы близок для большинства командиров, уже малопригоден для решения военных задач в нынешних условиях.
Среди тех командиров, кто был приглашен на совещание в Кремль, оказался и комдив Рокоссовский. Он уже оправился от той страшной аварии, что произошла с ним в конце февраля под Выборгом. Следуя вслед за наступающими войсками, «эмка», в которой сидел комдив, столкнулась с едущим за снарядами грузовиком. Сидевший за рулем грузовика молодой безусый парнишка не справился с управлением на скользкой зимней дороге. В результате лобового столкновения сильно пострадал водитель и сидевший на переднем сиденье Рокоссовский.
Весь бледный и трясущийся от страха, шофер подошел к вылезшему из автомобиля комдиву и попросил расстрелять его.
– Я виноват, товарищ комдив, расстреляйте меня немедленно. Я готов принять заслуженную кару, – лопотал боец, чем вызвал сильное раздражение у комдива.
– Вину человека в нашей стране устанавливает суд, и только он, – кривясь от боли в грудной клетке и головокружения, произнес Рокоссовский. – Поэтому я приказываю вам явиться к военному коменданту и доложить ему о случившемся. Пусть он с вами разбирается, а не я. Ясно?
– Так точно, – ничего не понимая, кивнул головой шофер.
– Вот и езжайте, а мы сейчас поедем в медсанбат. Он тут, кажется, недалеко, – приказал комдив, и на этом инцидент был исчерпан.
Как потом оказалось, у Рокоссовского было сильное сотрясение, сломано несколько ребер, и конец войны комдив встретил в Москве.
Правдивость пословицы, гласившей, что ушедший охотник теряет место у костра, Константин Константинович наглядно ощутил на себе при подведении итогов войны. Его участие в боевых действиях против белофиннов командование фронтом скромно оценило орденом Боевого Красного Знамени, тогда как другие командиры, встретившие окончание войны на командных пунктах, получили Звезды Героев и ордена Ленина.
Также не прибавилось у Рокоссовского количество рубиновых ромбов. Высокое руководство фронтом посчитало, что вчерашний заключенный пока еще не достоин звания комкора.
– Пусть еще послужит, – говорили новоиспеченные командармы, любовно поглаживая на своей груди высокие награды, но Константин Константинович не роптал. Да, было немного обидно, но все это меркло, становилось мелким на фоне встречи комдива с семьей. Радость от простого человеческого общения в этот момент была для него во сто крат важней и приятней, чем официальные поздравления и признания.
Впрочем, правда запоздало, но восторжествовала в отношении комдива в виде приглашения его в Кремль на совещание. Комфронта Тимошенко знал настоящих героев Карельского перешейка.
Вместе со всеми комдив радостными овациями приветствовал появление на трибуне Сталина, сказавшего в этот день много важного и полезного для собранного в Кремлевском дворце командного состава Красной армии.
