19
Бершад
Земли скожитов, Вепрев хребет
Три вывихнутых пальца Виры странно отгибались от ладони. Мизинец был переломан и выкручен в двух местах так, что обломки кости пропороли кожу.
– Ну, это можно спасти, – сказал Бершад, осмотрев руку Виры в свете костра. – А вот мизинец надо отрубить.
Вира поморщилась и кивнула.
– Сначала вправь вывихи.
– Будет больно, – предупредил Бершад.
Она махнула здоровой рукой, мол, приступай.
Бершад схватил ее указательный палец.
– На счет три. Раз…
Он с хрустом вправил палец. Вира шумно втянула в себя воздух и топнула ногой.
– Два…
Он вправил средний палец.
– И три.
Безымянный палец был вывихнут сильнее остальных. Бершаду пришлось сначала его резко дернуть, чтобы кость приподнялась и вошла в сустав. Потом он передал Вире оставшийся от скожитов бурдюк с вином. Вира сделала четыре или пять больших глотков.
– Ссаки, а не вино, – пробормотала она.
Бершад обнажил клинок из драконьего клыка, обтер его начисто и несколько секунд подержал в пламени костра. Потом отвязал с пояса кошель со спартанийским мхом, раскрыл его. Поверх мха были сложены шелковые повязки. Бершад расстелил одну в сторонке, вынул несколько комочков мха и, растерев их между пальцами, присыпал крошками шелк. Затем снова взял кинжал.
– Мох остановит кровь и не даст ране загноиться, – объяснил Бершад.
Он потянул Вирину руку к бревну, на котором недавно сидел один из скожитов, осторожно свел вместе вправленные пальцы, высвобождая поврежденный мизинец.
Перед подобной операцией хирурги и алхимики всегда связывали пациентов по рукам и ногам и поили их опиумной настойкой, но Вира держалась спокойно. Вдобавок опиума у них все равно не было – он остался у Роуэна.
– Готова?
– Да.
Бершад рубанул кинжалом как раз под последним суставом, чисто отделив мизинец, и сразу же, пока не хлынула кровь, приложил к ране спартанийский мох и туго перебинтовал ладонь шелковой повязкой, затянув ее с помощью прутика. Потом присел на корточки. Вира тяжело дышала, но в целом перенесла ампутацию без особых эмоций. Она взяла бурдюк и отпила еще вина. Бершад смотрел, как она глотает.
– И что теперь? – спросила она, утирая рот тыльной стороной здоровой руки.
Бершад всмотрелся в небо на западе, за купой кедров.
– Скоро рассветет. Надо подняться на утес и вскарабкаться выше.
– Думаешь, погони больше не будет? – спросила Вира.
– Не знаю. Вполне возможно, что число убитых отобьет у скожитов желание нас преследовать.
Бершад взял у Виры бурдюк и отхлебнул вина. Оно и впрямь было как ссаки.
Когда они взобрались на утес, серое сияние зари уже сменилось светом дня.
– Сейчас мне меньше всего хочется лезть в гору, – призналась Вира.
– Жизнь полна разочарований, – сказал Бершад.
Из-за Вириной раны восхождение продвигалось медленно. Всякий раз, когда Вира оскальзывалась или не могла удержаться за выступ, она бормотала себе под нос папирийские проклятья. Наконец они нашли расщелину, по которой можно было спуститься к бурной реке. Бершад надеялся отыскать переправу, но вместо нее путникам встречались только ревущие перекаты и сильное течение, грозно бившееся о скалы.
Бершад ступил одной ногой в воду и тут же схватился за куст – бурлящий поток норовил сбить с ног.
– Здесь не перебраться, – сказал он Вире.
С трудом верилось, что рассыпавшееся в щепки бревно доставит им столько неприятностей. Пришлось снова лезть в гору.
В полдень Бершад объявил привал.
– Надо поменять тебе повязку, – объяснил он, переводя дух.
– Как, уже?
– Из-за грязи и пота рана может воспалиться и быстрее загниет. Лучше поменять повязку, чем отрубить руку.
Вира поглядела на ладонь, будто выискивая признаки гниения, а потом села под корявым деревом и протянула руку Бершаду. Он размотал повязку, спрятал ее, чтобы потом прокипятить, и заменил старый комочек спартанийского мха свежим.
– У тебя хорошо получается, – заметила Вира.
Бершад хмыкнул и приложил свежий мох к ране.
– Было время научиться.
– А почему ты не приложил мох к своей ране? – Вира испытующе глянула на него темными глазами. – Только не говори, что твоя рана была легкой. Я не дура.
Бершад задумался, не выпуская ее запястья. Вот уже много лет он никому не рассказывал правды, даже Эшлин. Он не стал пользоваться спартанией, чтобы Вира не заметила, как быстро затянется рана, едва мох соприкоснется с кожей, и не стала донимать его вопросами, на которые у него не было ответа.
– Нам еще долго бродить по горам, так что мох лучше приберечь, еще пригодится, – наконец сказал он.
Вира прищурилась:
– Врешь.
– А честности тебе никто не обещал. – Бершад перевязал ей руку и начал упаковывать мох и повязки в кошель. – Пойдем, – сказал он.
– Нет. – Вира вытащила комок мха из кошеля.
– Зачем ты это? – спросил Бершад.
– Если не хочешь говорить правду, мне твоя нога все расскажет, – заявила Вира, сдернула пращу с пояса, по-змеиному стремительно захлестнула кожаной тесьмой запястья Бершада и привязала его руки к ветви над головой.
– Ты чего? – спросил он.
– Заткнись.
Он попытался вырваться, но безуспешно. Вира сдернула с него штаны, сунула комок спартании под повязку раны и грубым рывком вернула штаны на место. Потом схватила Бершада за горло и посмотрела в глаза.
– Если вынешь мох, я тебя снова свяжу и повторю все заново, так что мы сегодня никуда дальше не пойдем. Понятно?
Бершад злобно зыркнул на нее. Ясно было, что Вира иначе не успокоится, а убивать ее Бершаду не хотелось.
– Будь по-твоему, вдова, – буркнул он. – Но то, что ты узнаешь, тебе не понравится.
– К этому я привычная. – Она развязала ему руки и ушла в лес.
Обычно высоко в горах растительность редеет, но Бершад и Вира приближались к драконьему логовищу, где все было наоборот. Повсюду пестрели яркие цветы, мох толстым слоем покрывал землю, толстые лианы оплетали стволы и ветви сосен, так что в зеленой хвое там и сям виднелись тяжелые грозди желтых соцветий. Их красота была обманчива. Буйная растительность драконьего логовища душила обычный лес. Эту медленную, незаметную борьбу за место под солнцем легко было принять за мирное сосуществование.
