Пусть радуется, плевать. Не до неё сейчас.
Звать или искать бесполезно. Даже если услышит, всё равно не заговорит, да и при всех устраивать разборки не хотелось.
Она в сердцах пнула стену и сползла на землю. Таким его ещё не видела. С какой ненавистью говорил. Какого чёрта вообще ему сказала, блефовал же, видно, а она купилась, как безмозглая дурочка.
В происходящее даже верить не хотелось. Нет, не может всё так просто взять и рухнуть. Такая связь, как у них, крепче стали. Когда поостынет, она попробует поговорить снова. Ну не может один несчастный поцелуй всё разрушить!
Нужно время. День, неделя, неважно. Пусть всё переосмыслит. Ничего плохого она не сделала. Да, ошиблась, сглупила, но даже Керс, и тот понимает, как Слай ей дорог. Неужели он пожертвует всем ради ревности?
Нет, всё утрясётся. Нужно просто подождать.
Глава 24
«Осквернённые не имеют права знать ни о семье, в которой родились, ни имён родителей, ни места их проживания. Так же они лишаются собственных имён, если таковы имели место быть, и всего, что связывало их с прежней жизнью (в случае, если осквернённый попал в Легион в уже сознательном возрасте). Наша задача держать их разум под контролем, а память о прошлым только препятствует этому».
Выдержка из уставов Осквернённого Легиона.
— Так вот, была та тварь в сотне метров, может больше, потрошила бедолагу. Он ещё живой был, хотя орать давно перестал. Ногами только подёргивал. Чёрт, дерьмово, наверное, смотреть, как твои потроха жрут, — Шестьдесят Седьмой привстал и вытянул руку над головой. — Вот такая громадина, а у меня только лук да с десяток стрел в колчане. Ближе подходить ссыкотно в одиночку. Напарник, считай, труп. Короче, всадил в неё всё что было. С трудом завалил. Думал, всё, гнить моим костям в пустошах.
— А с напарником что? Оставил? — Триста Шестой нахмурился.
— Пришлось. Не тащить же его до Терсентума.
— Не знаю, как у вас там, на Южном Мысе, принято, — Шустрый прислонился к стене и скрестил руки на груди, — а у нас своих не бросают.
— Посмотрим, как запоёшь, когда придётся тащить труп километров десять, — огрызнулся Шестьдесят Седьмой.
— Это ты ему рассказываешь? — хмыкнул Девятнадцатый.
— Кому ж ещё.
— Мы, брат, через весь туннель наших несли, — сплюнул Триста Шестой. — Так что нечего втирать, сами ещё рассказать можем будь здоров.
Шестьдесят Седьмой переменился в лице, презрение как рукой сняло:
— Не знал. Псы?
Харо, до этого слушавший беседу в пол уха, сразу же переключил внимание на говоривших. Ни один из них ни разу не упоминал о произошедшем, во всяком случае, не при нём. Их тогда хорошо потрепало, но несмотря ни на что, держатся достойно. Не будь Триста Шестой с Семидесятым друзьями, никто так бы подробностей и не узнал.
— Если бы, — невесело хмыкнул Шустрый. — На Плачущих нарвались.
Шестьдесят Седьмой присвистнул:
— Хрена себе!
— Слыхал о них, — задумчиво проговорил Двести Тридцать Четвертый. — А какого чёрта вы туда полезли?
— В том-то и дело, что туннель чистым считался, — пояснил Триста Шестой. — Их там испокон веков не водилось.
Тот почесал затылок, размышляя над сказанным:
— Дела… А как хоть выглядят-то?
— На тень похожи, — помолчав немного, пояснил Шустрый, — что те призраки из детских страшилок. Сначала в свете факелов и не замечали, потом плач услышали, будто вдалеке, тихий такой. Решили, псы впереди, остановились переждать, пока стая уйдёт. Думаю, если б не остались на одном месте, может и обошлось бы всё. А знаешь, что самое худшее? Когда коснётся тебя такая вот тень, крыша едет сразу, так что месмериты по сравнению с ними, что щенки безобидные.
— Была у меня одна такая плачущая, — не выдержав повисшей тишины, хохотнул Шестьдесят Седьмой. — Всё ей не угодишь, но как прикоснётся, у мёртвого поднимет.
— Ты это о хромой что ли? — прыснул Двести Тридцать Четвёртый.
— Пошёл ты, придурок! Вспомнил тоже.
— А вы, кстати, неплохо вдвоём смотрелись, — он повернулся к остальным. — В общем, на прошлых праздниках зимы позвали цыпочек из сервусов. Ну те и притащили подружку. Рябая такая, одна нога короче другой. Мы жребий между собой кинули, чтобы потом споров не возникло. Догадайтесь, кому выпала красотка.
— А что мне оставалось делать? — принялся оправдываться Шестьдесят Седьмой. — Да и после второго бочонка вина не такой вроде страшной показалась.
— Ага, рассказывай тут, — отмахнулся Двести Тридцать Четвёртый. — Слышу, стон, будто душат кого. Подхожу, а этот дурак её мордой в подушку впечатал, рукой башку зафиксировал, чтоб не дрыгалась, и имеет, как в последний раз.
— Мать твою, — расхохотался Триста Шестой. — Выжила хоть?
Не выдержав, Харо спрыгнул с койки и вышел из казармы. У этих недоумков любые разговоры заканчивались одним и тем же, будто кроме баб других тем не нет.
Зайдя за угол, прислонился к стене и вдохнул ледяной воздух. Пожухлая трава, сделавшись на морозе хрупкой как стекло, глухо хрустнула под сапогом. Небо чёрное, ни облачка, мерцает бесчисленными звёздами.
Сегодня предстояло в ночь. И всё бы ничего, только в этот раз Восемьдесят Третья отправила к принцессе. Странно, вроде Морок всегда её охраняет, а здесь ни с того, ни с сего, отменила дневной пост и приказала быть там в четверть восьмого как штык.
Хотя, какая разница, не хватало ещё за это голову ломать. Хватает Твин с Семидесятым. И чего им не живётся спокойно? Ладно бы друг с другом собачились, не впервой, а он тут причём? Слай так вообще третьи сутки сам не свой. Да и хрен с ним, на месте Твин давно бы ему рыло начистил. Ведёт себя как последний мудак.
— Здоро́в, — Слай с недоброй улыбкой подпёр рукой стену.
«Лёгок на помине, мать твою. А по-нормальному подходить нельзя?»
— И тебе не хворать.
— Поговорить надо, — Слай кивнул в сторону площадки, предлагая отойти подальше от посторонних глаз.
Харо безразлично пожал плечами: надо так надо.
— Давай напрямую, — заговорил тот. — Что там у Керса было к Твин?
— Мне откуда знать.
— Попросил же, честно говори. Ты же корешился с ним больше моего, ещё с Мыса.
— И?
— Чёрт, Харо! — Слай едва сдерживал злость. — Может по-хорошему, а?
— А то что? — он сжал кулаки и с вызовом посмотрел другу в глаза.
Похоже, давно ему никто не вправлял самомнение. Гладиатор херов.
— Послушай, брат, — Слай сбавил гонор, — для меня это всё как нож под ребро, понимаешь? Мне просто нужно знать, что между ними было. Керс ведь сох по ней, верно?
