— Я выступал с оркестром на концерте Радио Франс и узнал о том, что случилось с Констанс, в антракте. Я бросил своих музыкантов, зрителей, сел в машину и четыре часа мчался сюда на бешеной скорости.
— Ничто не имеет значения, когда речь идет о любимом человеке…
Саша улетел мыслями куда-то вдаль, наверное, вспомнил жену, а я подумала о Ксавье. У нас была одинаковая боль. Вопреки необычности ситуации мне стало немного спокойнее, потому что я ощущала себя уже не такой одинокой.
— Вы не скучаете по галерее, по картинам?
— Я стараюсь не вспоминать свою работу, не могу… А у вас как с музыкой?
— Я не слышал ни единой ноты после последнего такта на том концерте.
— Вам ее не хватает?
— Конечно.
Пока мы разговаривали, в зале стало не так людно, полуденный час пик, судя по всему, закончился, а мы продолжали сидеть. Я с изумлением узнала, что перевалило за половину третьего. Ксавье должен ждать меня.
— Мне пора к Констанс.
Этот мужчина деликатничал меньше, чем я, он все высказывал напрямую. Практически сразу вскочив и надев пальто, он пошел расплачиваться. Зря я торопилась и расстраивалась, что может показаться, будто я гонюсь за ним: когда я подошла к стойке, он прятал карту в бумажник.
— Я хотела заплатить за себя!
Он не ответил, знаком направил меня к выходу, придержал дверь, потом мы вместе вошли в больницу. В лифте мы переглянулись, вдруг смутившись из-за возобновления каждым из нас своей привычной жизни. Что до меня, должна признать, я уже немного скучала по этой странной паузе.
— Спасибо, Саша. Не только за обед, но и за беседу, которая позволила мне ненадолго забыть…
— Это я должен вас поблагодарить, Ава. Возможность поговорить о чем-то другом успокаивает… И если позволите дать совет, возвращайтесь в галерею, я не сомневаюсь, что вам станет легче.
— Я подумаю. Но при условии, что вы тоже подумаете, не послушать ли музыку, если уж не можете играть. Я уверена, что Констанс точно не хотела бы, чтобы вы лишали себя музыки.
По его загоревшемуся взгляду я догадалась, что попала в яблочко. Лифт звякнул.
— Ваш четвертый этаж, — объявил он.
— А разве вам не нужно было выйти на третьем?
— Сначала вы.
Я кивком поблагодарила его. Уже ступив одной ногой в коридор, я обернулась и придержала дверь, не давая ей закрыться.
— Я пока не смогла спросить Ксавье насчет скрипки Констанс, сделаю это сегодня днем.
— Не надо… не морочьте ему этим голову. У вас есть и другие заботы, более важные. Как и у него, я полагаю. Не переживайте. Идите, он вас ждет.
Я отступила, последние слова тронули меня.
— До скорой встречи, — прошептала я, когда лифт начал спускаться.
Я впервые застала Ксавье не лежащим, а сидящим. Значит, поев, он остался сидеть. Я заняла привычное место в кресле. Мы долго не произносили ни слова и не шевелились. Один из наших молчаливых споров. Его правая рука осторожно двинулась ко мне по простыне, чуть поколебавшись, я протянула ему свою. Не этого ли я так долго ждала? Он стиснул мои пальцы.
— Ксавье… в эти выходные я приду с детьми.
Он поджал губы и покачал головой, как бы заявляя, что я не имею права так с ним поступать.
— Я напугаю их.
— Мы не будем показывать им торчащие из тебя стержни. На самом деле их пугает то, что они не могут тебя увидеть. Им плохо, очень плохо.
Его зрачки заметались, но я продолжала, проигнорировав его панику.
— Помоги мне, пожалуйста…
Он что-то пробубнил, моя просьба застала его врасплох. Мне не нравилось, что я навязываю ему визит дочки и сына, но надо было его растормошить.
— Что бы ты ни говорил, мы придем к тебе втроем. Возможно, ненадолго, но обязательно придем. И кто знает? Может, встреча с ними будет тебе полезной?
Глава седьмая
Япоставила нашу фотографию на прикроватную тумбочку в надежде вызвать реакцию Ксавье. Увы, я заблуждалась. Он небрежно поблагодарил меня, а я не стала ему рассказывать, ни что она потерялась, ни как я ее все же получила. Зачем сыпать соль на раны? Я не предупредила детей, что собираюсь взять их в больницу: хотела оградить от разочарования, если что-то непредвиденное помешает довести дело до конца. Поэтому мне оставалось только переживать из-за их уныния.
Странным образом единственным перерывом во всем этом маразме был мой ежедневный проход от больницы до паркинга вдвоем с Сашей. После того обеда наши беседы стали более насыщенными, хотя мы усердно старались, с переменным успехом, впрочем, избегать разговоров о наших муже и жене. Тем не менее он сообщил мне, что его активные поиски скрипки ни к чему не привели, она так нигде и не появилась и была признана утерянной. А в остальном мы говорили о том, о сем и ни о чем. В ходе одного такого пустячного обмена репликами я узнала, что после ночи аварии Саша поселился в отеле. Они с Констанс здесь не жили, из чего я сделала вывод, что она приехала сюда по работе и ради концерта, на который я хотела повести Ксавье и который так и не состоялся. Они застряли вдали от родного дома. Если я ощущала себя одинокой, то каким же одиноким должен быть он?! С другой стороны, по моим наблюдениям, он совершенно не тяготился одиночеством, напротив, оно его вполне устраивало, во всяком случае, ему нужно было беспокоиться только о жене и о себе самом и больше ни о ком. Он признался, что почти не отвечает на звонки и ограничивается письменными сообщениями о новостях. У него не было лишней энергии, чтобы унимать страхи и волнение родных и друзей, поэтому он запретил всем приходить к Констанс в больницу. Он защищал ее от навязчивой заботы — «и корыстной: некоторые любят за счет чужого страдания выставить себя в более выгодном свете», уточнил Саша. Он предпочитал справляться сам. Примерно так же, как и я. Горячее участие моего окружения не облегчало мне жизнь, и я тоже старалась удерживать всех на расстоянии.
Утро воскресенья. Великий день. Дети наконец-то придут к своему папе. Они узнали об этом за завтраком, после чего стали неуправляемыми. Даже к Пенелопе вернулось детское воодушевление. Они цапались, без всякой нужды носились вверх-вниз по лестнице, а я позволила себе ненадолго расслабиться и листала журнал. Меня не интересовало, о чем там пишут, я просто переворачивала страницы, бесцельно, равнодушно. Мне нужно было занять себя чем-то бесполезным. Так я отдохну. Я запретила себе ругать детей, требуя вести себя прилично, боялась спугнуть радость жизни, ставшую в последние недели редкой гостьей. Это воскресное утро было почти обычным. Почти таким, как когда-то. Только раньше Ксавье отправился бы на пробежку с Месье и возвратился весь в поту, повозмущался тем, что я еще не одета, мы бы с ним пошутили, он бы отправил детей поиграть в саду вместе с несчастным псом, уставшим от пробежки, и потянул меня в душ. Невидимые тиски сдавили сердце. Мне так не хватало Ксавье, его смеха, его взгляда, его голоса, его кожи. Как много я бы отдала за то, чтобы очутиться в его объятиях!
