— Как же ты, при всех твоих дарованиях, превратился в такую развалину? — тихо спросил Талиесен.
— Я хотел стать королем. Героем. Хотел, чтобы обо мне слагали песни и рассказывали легенды. Разве это так уж постыдно? Скажи, она была хорошей правительницей?
— Она выиграла свою последнюю битву, сплотила кланы на сорок лет и всегда будет жить в преданиях горцев.
— На сорок лет? — усмехнулся Оракул. — И победила в той битве. — Он принес кувшин с медом, два кубка. — Выпьешь со мной?
— Пожалуй.
— Сорок лет, — опять повторил Оракул. — Надо же! Я бы не смог.
— Расскажи мне о мальчике. О Гаэлене.
— О Гаэлене? — Оракул заставил себя вернуться к настоящему. — Хороший парнишка. Смекалистый и отважный. Он пришелся мне по душе, и Касваллон не пожалеет, что взял его к себе в дом.
— Ну а Касваллон что поделывает?
— Держится наособицу, как всегда. Он мне как сын, он избавляет меня от стыда, который я претерпел…
— Ты рассказывал ему о своих прошлых делах? — Талиесен подался вперед и впился глазами в Оракула.
— Нет. Я сдержал обещание и никому не открыл тайны иных миров. Ты сомневаешься?
— Нет. Ты упрям и горд, но клятвопреступником не был никогда.
— Зачем тогда спрашивать?
— Затем, что в старости люди дряхлеют и становятся слабыми.
— Я пока еще не одряхлел, — с негодованием заметил Оракул.
— Верно, не одряхлел.
— Что будет теперь с королевой?
— Она умрет, как все люди, — пожал плечами друид. — Она стара, устала от жизни, ее время прошло. Один колдун когда-то послал демона с наказом убить ее и по ошибке сделал это у самых Врат. Демон почти уже настиг свою жертву.
— Не могли бы мы как-то спасти ее?
— Здесь речь о роке! — отрезал Талиесен. — Демон должен явиться за ней. Даже если он потерпит неудачу, ей недолго осталось жить, — уже мягче добавил он. — Ее сердце совсем износилось.
— По крайней мере она чего-то добилась в жизни. Она спасла свой народ, я свой погубил.
— Это правда, и мне нечем тебя утешить. Теперь уж ничего не поделаешь.
— Неужели ты лишаешь меня всякой надежды? — с мольбой произнес Оракул.
Друид вздохнул, поднялся, взял посох.
— Надежда всегда остается, какой бы эфемерной она ни была. Не ты один сожалеешь о содянном. Фарлены — и мой народ тоже, тебе не понять, до какой степени мой. Когда их не станет, уйду из жизни и я, а со мной пропадут все мои труды. Ошибку совершил ты, а я за нее расплачиваюсь. Надежда? Я скажу тебе, в чем она. Представь себе человека, стоящего в лесу Атта осенью, перед началом листопада. Он должен поймать один лист, не какой-нибудь, а особенный, не зная, на каком дереве тот растет. Вот она, надежда Фарлена. Думаешь, ваш недоумок Камбил способен на такое?
— Касваллон сумел бы.
— Касваллон не лорд-ловчий. И даже будь он им… кланы разобщены и раскиданы далеко друг от друга. Им не под силу обратить вспять столь сильного врага, как аэниры.
— Ты пришел, чтобы меня наказать?
— Наказать? Я частенько жалею, что тебя не убил, — грустно признался друид. — Проклятие на твою голову, смертный! Да и я хорош. Угораздило же меня показать тебе Врата!
Оракул нагнулся подбавить дров в огонь. Когда он выпрямился, друида в пещере не было, и меч исчез вместе с ним.
— Ты не совсем честен по отношению к Касваллону, — сказала Мэг своему отцу.
Тот, сидя в кожаном кресле, держал на руках внука, который таскал его за бороду. Маггриг давно уже достиг средних лет, но в бороде, густой и рыжей, не было проседи. Донал зевнул, и паллидский лорд-ловчий стал качать его, прижимая к себе.
— Не совсем честен? — повторил он вполголоса. — Он женился на моей единственной дочери, но по-прежнему ворует мой скот.
— Нет, не ворует.
— Признаю, что последнее время он в Паллид не суется, но это лишь потому, что аэниры перебили ему всю торговлю.
— Традиция такая, отец. Чужие кланы грабить не возбраняется.
— Перестань, девочка. Традиция давно умерла. Ему нет никакой нужды воровать скот у меня или, скажем, у Ларика. Рано или поздно он попадется — думаешь, мне собственного зятя охота вешать?
Мэг взяла у отца спящего мальчика, уложила в люльку, укрыла.
— Жизнь без риска скучна для него. — Эта отговорка даже ей показалась нелепой. Касваллон, несмотря на весь свой недюжинный ум, так и не стал взрослым.
— Раньше он, слыхать, рисковал, заводя шашни с чужими женами.
— Ну, довольно! — сверкнула глазами Мэг. — После свадьбы он ни на одну женщину даже и не смотрел… то есть смотрел, но и только.
— Не могу взять в толк, зачем ты пошла за него. Известно тебе, что на лужайке у вас за домом стоит племенной бык, которого он у меня увел? Хорошо гостя встречаете, нечего сказать!
— Забери его с собой, как уезжать будешь, — улыбнулась Мэг.
— На глазах у Фарленов? Ладно, сделаем вид, что это подарок. Я думал, женитьба исправит его. Думал, ты его заставишь остепениться.
— Так и есть. Он замечательный муж.
— Страх как не хотелось бы его убивать. Этот парень, признаться, мне по сердцу. Пусть поищет свой риск в другом месте.
— Хорошо, я поговорю с ним еще раз. Ты уверен, что это твой бык?
— Еще бы я не уверен! В ночь его пропажи Интош с семерыми людьми шел по пятам за твоим муженьком, но тот передал добычу своему Арсису, а Интош остался с носом.
— Вот бесился-то он, должно быть, — пряча улыбку, сказала Мэг.
— Он поклялся, что отрежет Касваллону уши и будет носить их на шее.
— Это не из-за быка. Говорят, как-то раз, вернувшись домой, Интош увидел, что постель его смята, а лучший меч бесследно исчез.
— Нехорошо. — Маггриг сам не сдержал усмешки. — Этот меч я подарил Интошу после победы на Играх.
— Хочешь, я отдам тебе и его? Интош наверняка будет рад получить меч обратно.
— Теперь он скорей зароет его у свинарника под навозной кучей, чем хоть раз возьмет в руки.
— Касваллон хотел его взять на Игры.
— Боги, женщина! У него что, вовсе совести нет?
— Я ничего такого не находила.
Дверь внизу хлопнула, и стало слышно, как кто-то насвистывает.
— Что ж, пойду поздороваюсь, — сказал Маггриг.
— Будь с ним полюбезнее, — попросила Мэг, взяв отца за руку.
— Полюбезнее — это как? Спросить, много ли добра он награбил?
Мэг обняла его за шею, поцеловала в бородатую щеку.
