— Я принес тебе кое-что из одежды.
— Мне и своей хватает, спасибо.
— Может, и хватает, но в такой серой изношенной рубахе ходить не годится, да босиком по горам далеко не уйдешь: тут и острые камни, и ежевика. Без пояса с ножом жить опять-таки затруднительно.
— Еще раз большое спасибо. Я расплачусь с вами, как только смогу.
— Как скажешь. Примерь-ка. — Касваллон бросил Гаэлену зеленую шерстяную рубашку с кожаной оторочкой и кожаными накладками на локтях и плечах.
Гаэлен скинул свою серую и натянул эту. Она оказалась ему как раз впору, и таких красивых вещей он никогда еще не носил. Стянув на поясе мешковатые зеленые штаны, он сел рядом с Касваллоном, чтобы зашнуровать их. В завершение горец вручил ему пару мягких кожаных башмаков и широкий белый пояс, на котором висел в ножнах клинок с костяной рукояткой. Башмаки оказались тесноваты, но Касваллон сказал, что они скоро разносятся. Гаэлен обнажил нож, обоюдоострый и загнутый как полумесяц.
— Одна сторона, чтобы резать дерево и скоблить шкуры, вторая для свежевания. Как оружие этот нож тоже неплох. Держи его острым — точи каждый раз перед тем, как спать ляжешь.
Гаэлен нехотя вернул клинок в ножны и подпоясался.
— Зачем вы все это для меня делаете?
— Хороший вопрос, и я рад, что ты начал с него. Вот только ответа у меня нет. Я видел, как ты полз, и восхищался твоим мужеством, пересилившим боль и слабость. Потом ты добрался до леса и тем самым сделался сыном гор. Теперь клан за тебя в ответе — так я толкую закон. Я всего лишь сделал еще один шаг и взял тебя к себе в дом.
— Мне не нужен отец. У меня никогда его не было.
— А у меня уже есть сын, родной сын, только это никакого значения не имеет. По клановому закону я называюсь твоим отцом, поскольку за тебя отвечаю. По закону равнин, если аэниры еще не отменили его, я бы, наверное, считался твоим опекуном. Все это означает, что я должен воспитать тебя и сделать мужчиной. После этого ты, хочешь не хочешь, будешь жить уже сам по себе.
— А как вы собираетесь меня воспитывать?
— Я научу тебя охотиться, сеять, различать приметы. Научу разбираться в погоде и в людях. Научу драться и скажу — что еще важней, — когда это следует делать. А самое главное, научу тебя думать.
— Думать я умею и так.
— Ты умеешь думать как городской сирота и вор. Посмотри вокруг и скажи, что ты видишь.
— Горы и деревья, — не глядя, выпалил мальчик.
— Э, нет. У каждой горы свое имя и своя репутация, а вместе они означают одно — родной дом.
— Это не мой дом. — Гаэлену стало вдруг неуютно в новой нарядной одежде. — Я городской житель и не знаю, выйдет ли из меня горец. Не знаю даже, хочу ли им становиться.
— Что же ты тогда знаешь?
— Ненавижу аэниров. Всех бы их перебил.
— Ты хочешь стать большим и сильным, оседлать вороного коня и совершить набег на селение аэниров?
— Да, хочу.
— Ты готов перебить всех, кто там есть?
— Да.
— Ты прикажешь аэнирскому мальчику бежать, погонишься за ним и вонзишь копье ему в спину?
— НЕТ! — выкрикнул Гаэлен. — Никогда!
— Рад слышать. Ни один горец этого бы не сделал. У нас, Гаэлен, тебе поневоле придется вступить в бой с аэнирами, но я к тому времени покажу тебе, как это делается. И вот тебе первый урок: откажись от ненависти. Она затемняет разум.
— Никогда я не перестану их ненавидеть. Они злобные убийцы и поступают бесчеловечно.
— Не стану спорить, ибо ты видел их в деле. Скажу тебе так: боец должен мыслить ясно и быстро, а действовать сообразно мыслям. Некоторая доля ярости нам полезна, поскольку придает сил, но ненависть глушит все прочие чувства. Она точно конь, который понес и мчится незнамо куда. Однако давай прогуляемся.
В лесу Касваллон стал рассказывать о Фарленах, о Мэг.
— Почему ты взял жену из другого клана? — спросил Гаэлен, когда они сделали привал у ручья. — Мне Оракул рассказывал. Сказал, это показывает, что ты за человек, но я все равно не понял.
— Скажу тебе по секрету, — прошептал ему на ухо горец, — я и сам толком не понимаю. Я влюбился в эту женщину, как только она вышла из своего шатра и попалась мне на глаза. Она пронзила меня, будто стрела, ноги мои ослабли, и сердце орлом воспарило ввысь.
— Она околдовала тебя? — широко раскрыл глаза Гаэлен.
— Точно, околдовала.
— Стало быть, она ведьма?
— Все бабы ведьмы, ибо каждая из них способна порой наводить чары такого рода.
— Ну, меня-то не обморочат.
— Верю. У тебя крепкая голова и стойкое сердце. Я это понял, как только увидел тебя.
— Смеешься?
— Ничего подобного. Этим не шутят.
— Ну хорошо. Если ты знаешь, что она обворожила тебя, почему ее не прогонишь?
— Знаешь, привык я к ней как-то. Она отменно стряпает, хорошо шьет. Вся одежда, что на тебе — ее рук дело. Зачем же бросаться таким добром, сам ведь я нитку в иголку и то не вдену.
— Да, правда. Об этом я не подумал. Как по-твоему, она и меня захочет околдовать?
— Нет. Она сразу поймет, что с тобой это не удастся.
— Ладно, тогда я останусь у тебя… ненадолго.
— Отлично. Приложи руку к сердцу и назови свое имя.
— Гаэлен.
— Полное имя.
— Это и есть полное.
— Нет. С этого мгновения ты Гаэлен из Фарлена, сын Касваллона. Повтори.
— Зачем тебе? — покраснел мальчик. — Ты сам сказал, что у тебя уже есть сын. А меня ты совсем не знаешь. Я… ни на что не годен. И не понимаю, что это такое — быть горцем.
— Я тебя научу. А теперь скажи свое имя.
— Гаэлен из Фарлена, с…сын Касваллона.
— Теперь скажи, что ты горец.
Гаэлен облизнул губы.
— Я горец.
— Добро пожаловать в мой дом, Гаэлен из Фарлена!
— Спасибо, — пробормотал мальчик.
— Вот что: у меня много дел на сегодня, так ты уж погуляй пока тут один. Завтра я за тобой вернусь, мы побродим несколько дней по вереску, узнаем друг друга получше, а там и домой отправимся. — И Касваллон без лишних слов зашагал вниз, к деревне.
Гаэлен, проводив его взглядом, достал свой нож и посмотрелся в него, как в зеркало. Радость бурлила в нем. Он спрятал нож и побежал показывать свои обновы Оракулу. По дороге он неожиданно для себя самого влез на валун десятифутовой вышины и посмотрел на горы по-новому.
Воздев руки к небу, он закричал во весь голос. Эхо ответило ему, и из глаз его брызнули слезы. Он слышал эхо впервые — ему казалось, что это горы зовут его.
