Нездешний завернулся в одеяла и сел, прислонясь спиной к камню. Вскоре он услышал, как подходит старик, шурша грубыми одеждами в высокой траве.
— Можно посидеть с тобой?
— Сделай милость.
— Красивая ночь, правда?
— Почем ты знаешь? Ты ведь слеп.
— Воздух свеж и прохладен, а тишина, словно маска или плащ, скрывает под собой самую разнообразную жизнь. Там, направо, сидит заяц, недоумевая, зачем двое людей подошли так близко к его норе. Налево затаилась, выслеживая зайца, лиса — самка, судя по запаху. А над головой летают летучие мыши, любуясь ночью так же, как я.
— Слишком уж она светлая на мой вкус.
— Быть дичью всегда тяжело.
— Я так и думал, что ты знаешь.
— О чем? О том, каково быть дичью, или о том, что Черное Братство ищет тебя?
— И о том и о другом. Впрочем, все равно.
— Ты был прав, Нездешний. Я здесь не случайно. Я искал тебя. Так, может быть, бросим вилять?
— Как скажешь.
— У меня к тебе послание.
— От кого?
— Я не уполномочен говорить об этом — объяснение заняло бы слишком много времени. У меня нет столько в запасе. Скажем так: тебе дается случай искупить свои грехи.
— Очень мило — но мне нечего искупать.
— Как знаешь. Я не хочу с тобой спорить. Скоро ты доберешься до стана Эгеля и найдешь там расшатанную, обреченную на поражение армию. Ты мог бы им помочь.
— Ты что, рехнулся, старик? Эгеля уже ничто не спасет.
— Я не сказал “спасти”. Я сказал “помочь”.
— Что пользы помогать покойнику?
— А что пользы тебе было спасать священника?
— Это была прихоть, черт возьми! И я еще не скоро позволю себе нечто подобное.
— Почему ты сердишься?
Нездешний невесело хмыкнул в ответ.
— Знаешь, что с тобой произошло? Тебя коснулся Исток, и теперь ты пытаешься вырваться из его цепей. Когда-то ты был хорошим человеком и знал, что такое любовь. Но любовь умерла, а поскольку в пустоте жить никто не может, ты наполнил себя... не ненавистью, безразличием. Последние двадцать лет ты не жил — ты был ходячим мертвецом. Спасение священника было твоим первым хорошим поступком за два десятилетия.
— Ты пришел, чтобы прочесть мне проповедь?
— Нет. Я проповедую, сам того не желая. Я не могу объяснить тебе Исток. Можно сказать, что Исток — это простодушие, чудесное простодушие, чистота и радость. Но перед житейской мудростью все это терпит крах, ибо Исток ничего не ведает о жадности, похоти, обмане, ненависти и разнообразных видах зла. И все же он всегда торжествует, ибо он дает, ничего не получая взамен: платит добром за зло, любовью за ненависть.
— Пустые слова. Вчера у нас погиб мальчик. Он ни к кому не питал ненависти, но какой-то злобный сукин сын подстрелил его. По всей стране тысячами гибнут хорошие, добрые люди. Не говори мне о торжестве. Всякое торжество построено на крови невинных.
— Вот видишь, какой я простак. Но я встретил тебя и понял, что значит торжествовать. Нашел еще один кусочек головоломки.
— Рад за тебя, — съязвил Нездешний и сам себя устыдился.
— Позволь мне объяснить, — мягко произнес старик. — У меня был сын — звезд с неба он, быть может, и не хватал, но сердце у него было любящее. Однажды его собака пострадала в схватке с волком так сильно, что ее следовало бы умертвить. Но сын не позволил. Он сам зашил ей раны и сидел рядом с ней пять дней и пять ночей, вливая в нее волю к жизни. Но собака умерла, и он не мог утешиться, потому что ценил жизнь превыше всего. Когда он вырос, я передал ему все, чем владел, и вручил ему бразды правления, а сам отправился странствовать. Так вот, во всем, что бы он ни делал, всегда присутствовала память о той собаке.
— И какова же мораль этой истории?
— Это зависит от тебя, ибо сейчас в этой истории появишься ты. Мой сын увидел, что все, доверенное ему мной, находится в опасности, и предпринял отчаянную попытку спасти свое достояние. Но он был слишком мягок, и захватчики вторглись на мою землю и стали убивать мой народ. Тогда сын понял, что заблуждался, и наконец-то стал мужчиной, сознающим, что жизнь зачастую ставит нас перед тяжким выбором. Он созвал своих военачальников и выработал с ними план освобождения народа. А после он пал от руки наемного убийцы. Жизнь его оборвалась... и он, поняв, что все пошло прахом, испытал такое отчаяние, что оно дошло до меня за тысячу лиг. Жестокая ярость охватила меня, и я задумал убить тебя. Я мог бы это сделать даже и теперь. Но Исток коснулся меня, и я пришел к тебе с разговором.
— Твой сын — король Ниаллад?
— Да. А я — Ориен Двоеручный. Вернее, был им когда-то.
— Мне жаль твоего сына, но сделанного не воротишь.
— Ты говорил о смерти невинных. Быть может, если бы мой сын не умер, многие из них тоже остались бы живы.
— Я знаю и сожалею о содеянном... но изменить ничего не могу.
— Не в этом суть. Суть в тебе. Исток избрал тебя, но ты сам должен сделать выбор.
— Избрал? Для чего? Единственный талант, которым я обладаю, вряд ли может пригодиться Истоку.
— Это не единственный твой талант. Известно тебе что-нибудь о моей прежней жизни?
— Я знаю, что ты был великим воином и никто не мог победить тебя в бою.
— Видел ты мою статую в Дренане?
— Да. Ты стоишь там в бронзовых доспехах.
— Вот-вот. Многие хотели бы узнать, где они находятся, и Братство разыскивает их, ибо они таят в себе угрозу вагрийской империи.
— Значит, они волшебные?
— Нет — по крайней мере не в том смысле, как ты понимаешь. Их изготовил когда-то великий Акселлиан. Его мастерство не знает себе равных, а оба меча выкованы из заветной стали-серебрянки, которая никогда не тупится. Эти доспехи дадут Эгелю шанс — не больше.
— Каким же образом, если они, как ты говоришь, не содержат в себе магии?
— Магия таится в человеческом разуме. Когда Эгель наденет эти доспехи, будет так, словно вернулся Ориен, — а Ориен не знал поражений. Народ хлынет к Эгелю валом, и он обретет силу. Лучше его не найти: это железный человек с несгибаемой волей.
— И ты хочешь, чтобы я добыл эти доспехи?
— Да.
— Надо понимать, что дело это опасное?
— Не могу отрицать.
— Но Исток будет со мной?
— Может, и да, а может быть, и нет.
— Ты сам сказал, что я избран. На кой мне сдался бог, который не хочет мне помочь?
— Хороший вопрос, Нездешний. Надеюсь, ты отыщешь ответ на него.
