— Но сейчас я не испытываю страха. Мне нечего передать вам.
— А можете вы сказать, вернется враг или нет?
— Не думаю, что они вернутся. Один человек по имени Сеорис гонит их в атаку, но они боятся. Со временем он мог бы убедить их, но не далее чем через час к вам прибудет подкрепление.
— Кто его ведет?
— Большой, сильный человек по имени Карнак. С ним четыреста всадников. — Вот поистине добрая весть. Вы бесценный человек, Дардалион. Что вы намерены делать дальше?
— У меня нет никаких намерений. Я еще не думал...
— У нас в Скултике тоже есть священники — более двухсот. Но они не умеют сражаться, как вы, а жаль: они могли бы принести большую пользу Дренаю. С вашей силой, увеличенной стократно, мы обратили бы вспять всю вагрийскую армию.
— Да, — устало ответил Дардалион, — но это не есть путь Истока. Я стал таким по собственной слабости. Имей я силу моих братьев-священников, я устоял бы против искушения властью. Я не могу просить их делать то, что им омерзительно. Истинная власть Истока всегда заключалась в отсутствии власти — понимаете?
— Не совсем.
— Это все равно что приставить копье к груди врага, а потом убрать его. Даже если он после этого убьет вас, он будет знать, что это не потому, что он сильнее, а по вашей собственной воле.
— Но вы-то, если продолжить вашу аллегорию, все-таки умрете?
— Смерть не имеет значения. Видите ли, вера в Исток предполагает, что жизнь зиждется на гармоническом равновесии. На каждого человека, живущего воровством и убийством, должен быть другой, который дает и спасает. Этому постоянно учил мой настоятель, и в нашем храме существовало понятие “лавина зла”. Представьте себе, что купец в лавке дал вам слишком много сдачи. Вы забираете ее и уходите, радуясь своему везению. Купец же, заметив свою ошибку, злится и на вас, и на себя — поэтому следующего покупателя он обсчитывает. Тот, в свою очередь, заметив недостачу, тоже сердится и, очень возможно, вымещает свой гнев на ком-то другом. Лавина растет, захватывая все больше и больше народу. Исток учит нас творить одни только добрые дела, быть честными, воздавать добром за зло и тем останавливать лавину.
— Все это похвально, но с жизнью несовместимо. Когда волк нападает на стадо, не станете же вы скармливать ему ягнят, чтобы он убрался! Однако теперь не время для богословских дискуссий — и вы уже доказали, что чувствуете на деле.
— Могу я задать вам вопрос, дун Геллан?
— Разумеется.
— Я наблюдал за вами во время боя, и вы были не похожи на других. Среди резни и страха вы один сохраняли спокойствие. Отчего это?
— Мне нечего терять.
— А жизнь?
— Ах, ну да, жизнь... Вы хотите знать что-нибудь еще?
— Нет. Но позвольте сказать вам вот что: все дети — создания радости, и все люди способны любить. Вам кажется, что вы лишились всего, но ведь было время, когда ваши дети еще не родились и с женой вы еще не были знакомы. Быть может, есть где-то женщина, которая наполнит вашу жизнь любовью и родит вам детей, которые принесут в дом радость?
— Уйди прочь, священник, — тихо ответил Геллан.
Нездешний, вернувшись на стену, наблюдал за врагом. Командир окончил речь, и солдаты сидели, угрюмо глядя на форт. Нездешний потер глаза. Он знал, что чувствуют вагрийцы. Еще утром они были уверены в своем мастерстве, надменны и горды. Теперь, осознав свое поражение, они пали духом.
Он понимал их отчаяние. Неделю назад он был Нездешним, убийцей, уверенным в своем мастерстве и не знающим за собой вины.
Теперь он более одинок, чем за всю свою жизнь. Не странно ли, что одиночество мучает его среди такого множества народу? Он никогда не испытывал такого чувства, даже когда жил один в горах или в лесу. Разговор с Гелланом задел его за живое, и он, как всегда, старался отшутиться. Из всех людей, кишевших у него в памяти, об одном Геллане он вспоминал с теплотой.
Но что он мог сказать Геллану? “Вижу, дружище, ты остался в армии. Я-то? Я, видишь ли, стал наемным убийцей. За деньги я убью кого угодно, вон даже короля вашего убил. Это было легко — я выстрелил ему в спину, когда он гулял в саду”.
А может быть, ему следовало рассказать, как убили его семью? Быть может, Геллан понял бы его отчаяние, понял, до чего это отчаяние довело друга? Да нет, откуда? Геллан сам потерял семью.
Все этот проклятый священник. Не надо было отвязывать его от дерева. Священник обладает волшебным даром: коснувшись одежды разбойника, он почувствовал зло. Нездешний, запятнав его чистоту, превратил его в убийцу. Но разве священник не отомстил ему, коснувшись его своей святостью?
Он улыбнулся.
С севера примчался вагрийский всадник и осадил коня перед командиром. Через несколько минут вагрийцы вскочили в седла и отъехали на восток.
Нездешний потряс головой и ослабил обе тетивы арбалета. Дренайские солдаты бросились на стены поглядеть, как уходит враг, и над фортом грянуло нестройное “ура”. Нездешний сел, а Ванек зевнул и потянулся.
— Что стряслось? — спросил он, садясь и снова зевая.
— Вагрийцы уходят.
— Это хорошо. Боги, ну и голоден же я.
— Ты всегда дрыхнешь посреди боя?
— Не знаю, это мой первый бой — если не считать того, в котором мы захватили обоз, а это была скорее бойня. Я дам тебе знать, когда приобрету некоторый опыт. Ты допил мое огненное зелье?
Нездешний отдал солдату наполовину пустую флягу и побрел к замку. Повар открыл бочонок с яблоками — Нездешний взял две штуки и съел. Потом он поднялся по винтовой лестнице на башню, вышел на солнце и увидел Даниаль. Облокотясь о парапет, она смотрела в сторону севера.
— Все кончено, — сказал он. — Опасность миновала.
— Да, на время, — обернулась она. На лице ее играла улыбка.
— Большего от жизни ждать не приходится.
— Останься, поговорим, — сказала она. Он смотрел, как горят на солнце ее золотисто-рыжие волосы.
— Мне нечего сказать.
— Я боялась за тебя во время боя. Я не хотела, чтобы ты умер, — торопливо проговорила она, когда он уже направился к лестнице.
Он остановился и постоял несколько мгновений к ней спиной, а после обернулся, — Мне жаль, что так случилось с мальчиком, — сказал он мягко. — Но его рана была смертельной, и он мучился бы еще много часов, а то и дней.
— Я знаю.
— Вовсе мне не нравится убивать мальчиков. Не знаю, зачем я это брякнул. Я не слишком-то лажу со словами... и с людьми тоже. — Он подошел к зубцам и стал смотреть, как солдаты запрягают в повозки волов, готовясь к долгой дороге в Скултик. Геллан вместе с Сарваем и Йонатом распоряжался сборами. — Когда-то я был офицером — да мало ли кем я был. Мужем. Отцом. Он так мирно лежал там, среди цветов. Точно уснул на солнце. Накануне я учил его скакать на пони через низкие барьеры. А назавтра ушел на охоту... и он просился со мной. — Он уставился на серые камни внизу. — Ему было семь лет, а они его все равно убили. Девятнадцать подонков, изменников и дезертиров. Он почувствовал на плечах ее руки и повернулся. Даниаль немногое поняла из его рассказа, но его боль передалась ей. Он сел на парапет, притянул ее к себе, приблизив ее лицо к своему, и ощутил на щеках ее слезы.
