— Как это тебя, должно быть, удручает!
— Смилуйся, женщина, и перестань наконец вцепляться мне в глаза. Я не хочу с тобой драться.
— Тогда ты просто не умеешь разговаривать с людьми.
Они помолчали, глядя, как плывет луна над Дельнохским перевалом.
— Я ведь долго не проживу, Даниаль, — сказал он наконец. — Недели три, а то и меньше. И мне очень хотелось бы закончить свои дни с толком.
— Ну конечно — только от мужчины и услышишь столь умные речи! Кому они нужны, эти твои доспехи? Волшебства в них нет, один металл, да и то простой, не драгоценный.
— Они нужны мне.
— Зачем?
— Ничего себе вопрос!
— Увиливаешь от ответа, Нездешний?
— Нет. Ты называешь мужчин глупыми за то, что они ищут славы? Я того же мнения. Но тут речь не о славе — тут затронута честь. Я много лет вел самую бесчестную жизнь и пал так низко, что самому не верится. Я убил хорошего человека... убил за деньги, и этого уже не изменишь. Но я могу искупить то, что совершил. Я не верю, что богам есть дело до смертных, и не ищу прощения какого-то высшего существа. Я сам себя хочу простить. Хочу добыть Эгелю доспехи и исполнить обещание, данное Ориену.
— Но для этого не обязательно умирать, — мягко сказала Даниаль, положив ладонь ему на руку.
— Верно — и я куда охотнее остался бы в живых. Но за мной охотятся — и Кадорас, и Черное Братство. А Дурмаст продаст меня, когда придет время.
— Зачем же ты торчишь тут, словно привязанный? Поезжай один.
— Нет. В первой половине своего путешествия мне без Дурмаста не обойтись. Мое преимущество в том, что я знаю своих врагов и никому не доверяю.
— Но в этом нет смысла.
— Вот и видно, что ты женщина. Все очень просто. Я один, и мне некого опасаться. Если мне придется спасаться бегством, то мне опять-таки ничто не помешает. Я ни от кого не завишу и при этом весьма опасен.
— Вот мы и вернулись к тому, с чего начали. Я для тебя — только обуза.
— Да. Дурмаст не должен знать, что мы знакомы, иначе он использует это против меня.
— Поздно, — глядя в сторону, сказала Даниаль. — Я никак не могла понять, почему он передумал и взял меня с собой просто так, без денег. Я думала, ему нужно мое тело.
— Объясни, — устало проговорил Нездешний.
— Одна женщина в городе направила меня к Дурмасту, но он сказал, что без денег меня не возьмет. Потом спросил, откуда я — прежде, мол, он меня в Скарте не видел, — и я сказала, что приехала с тобой. Тогда он стал расспрашивать меня о тебе, а после сказал, что я могу ехать с ним.
— Ты о чем-то умалчиваешь.
— Да. Я сказала, что люблю тебя.
— Зачем? Зачем ты так сказала?
— Потому что это правда! — отрезала она.
— И он спросил, люблю ли и я тебя?
— Да. Я сказала, что нет.
— Но он тебе не поверил.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что ты здесь. — Нездешний погрузился в молчание, вспоминая слова Хеулы о рыжей женщине и загадочные речи Ориона о тех, кто будет ему сопутствовать. Что старик хотел этим сказать?
Успех будто бы зависит от того, кто пойдет с Нездешним, — или, вернее, от того, кого он сам выберет себе в спутники.
— О чем ты думаешь? — спросила она, видя, что он улыбается и лицо его смягчилось.
— О том, что рад тебе. Хотя с моей стороны это крайне себялюбиво. Я ведь умру, Даниаль. Я человек здравомыслящий и понимаю, что выжить мне вряд ли удастся. Но мне приятно думать, что ты будешь рядом хотя бы несколько дней.
— Даже если Дурмаст использует меня против тебя?
— Даже и тогда.
— Есть у тебя мелкая монетка? — спросила она.
Нездешний порылся в кошельке и протянул ей медяк с головой короля Ниаллада.
— Зачем тебе?
— Ты сказал как-то, что никогда не пойдешь с женщиной, которой не заплатил. Ну вот ты и заплатил мне, Она подалась к нему и нежно поцеловала, а он обнял ее за талию и привлек к себе.
Дурмаст, стоя за деревьями, поглядел, как любовники опустились на траву, покачал головой и улыбнулся.
Утро занялось ясное, но на севере громоздились темные тучи, и Дурмаст при виде их громко выругался.
— Дождь будет. Только его нам и не хватало! Первый фургон въехал на вершину перевала. Запряженный шестеркой волов, он имел футов двадцать в длину и был тяжело нагружен ящиками и прочей поклажей. Возница облизнул губы, меря взглядом опасный путь, взмахнул кнутом, и фургон тронулся вперед. Нездешний шел позади с Дурмастом и семерыми его людьми. Первые двести ярдов дорога, хотя и крутая, была относительно легкой, широкой и твердой. Но потом она суживалась и резко сворачивала вправо. Как ни натягивал возница поводья и ни нажимал на тормоз, фургон медленно скользил вбок, к зияющей слева пропасти.
— Веревки! — заревел Дурмаст, и его люди обмотали вокруг осей толстые пеньковые канаты. Фургон перестал сползать. Нездешний, Дурмаст и остальные ухватились за веревки, туго натянув их. — Давай! — крикнул Дурмаст, и возница осторожно отпустил тормоз. Фургон съехал шагов на двадцать вниз. Здесь, на крутом повороте, тяжесть снова потянула его на край, но веревки держали исправно, и парни, управляющие ими, не впервые преодолевали Дельнохский перевал.
Они трудились около часа, пока благополучно не спустили фургон вниз.
Далеко позади, тоже на веревках, съезжал второй фургон — его спускали еще семеро ребят Дурмаста. Великан сел, с ухмылкой глядя, как они надрываются.
— У меня денег задаром никто не получает, — сказал он.
Нездешний кивнул, слишком усталый для разговоров. — Размяк ты, Нездешний. Поработал всего ничего, а вспотел, как свинья.
— Я не каждый день таскаю на себе телеги.
— А спал хорошо?
— Да.
— В одиночестве?
— Зачем спрашивать, если ты сидел в кустах и все видел?
Дурмаст хмыкнул и почесал бороду.
— От тебя, парень, нелегко укрыться. Может, ты и размяк, но глаз тебе покуда не изменяет.
— Спасибо, что позволил ей ехать. Это скрасит мне первые дни нашего путешествия.
— Чего не сделаешь для старого приятеля. Ты здорово в нее втюрился?
— Она меня любит, — усмехнулся Нездешний.
— А ты?
— Я распрощаюсь с ней в Гульготире, как ни жаль.
— Стало быть, ты все-таки влюблен?
— Дурмаст, ты же видел нас ночью. Что было перед тем, как мы легли?
