Этих предметов не так много, но они стали материальным воплощением тех лет, что я провела в Вос-Тальвине. Боль тоски по этим вещам пронзает меня резко, заставляя грудь щемить от осознания того, что я потеряла свои вещи, потеряла свое время, потеряла свои мечты. Каждая секунда, проведенная здесь, чувствуется как уход все дальше и дальше от жизни, которую я себе выбрала.
Саенго гримасничает и затягивает алый пояс на моей талии.
– Знаешь, я уважаю Кендару, но мне совсем не нравятся ее задания. Ты всегда возвращаешься после них и выглядишь немного по-другому. – Ее голос становится тише, когда она добавляет: – Примерно так, как ты выглядела, когда вонзила клинок в того тенеблагословленного. Ты вся будто холодеешь.
– Он пытался меня убить, – сухо отвечаю я. Натягиваю на руки рукава накидки, которая ниспадает по моей фигуре. В подобном наряде я бы могла даже предстать перед королевой на одном из ее великолепных баллов или званых ужинов.
В такие вечера мы с Саенго убегали из общежития и прятались в садах, наблюдая за придворными в своих шелках под светом сотен разукрашенных фонарей. Как дочь лорда и его наследница, Саенго, конечно же, была обучена танцам. Так мы репетировали, кружась под деревьями иланг-иланга, выгибая руки в вычурных лебединых позах между рядами гибискусов и плюмерий, обе мечтая о несбыточных мечтах.
Саенго трясет головой.
– Я знаю. У тебя не было выбора. Но еще ты одна из самых сострадательных людей, кого я знаю. Прекрати закатывать глаза. Это правда. Я беспокоюсь, когда тебе приходится делать подобные вещи. Кендара не хотела видеть в тебе ни капли нежности.
Я вздыхаю.
– Она бы точно не одобрила это платье. – Она не одобряет никаких украшений, будь то шелка или драгоценности, или улыбки, или любые мелкие детали, если они не строгие и не скучные.
И все же она учила меня выживать. Саенго не понимает, что у меня редко была вообще возможность вести себя нежно. У меня никогда не было защиты моей богатой семьи. Или хоть какое-то семьи. У меня не было богатств, статуса и комфорта.
Всего того, что потеряла теперь из-за меня и она.
– Ладно, твоя очередь. – Я протягиваю руку к завязкам на воротнике Саенго. Она отстраняется от меня, но мои пальцы успевают дернуть за ткань, чтобы обнажить синие полоски, точно паутина, тянущиеся по ее ключице. – Саенго!
– Не трогай. – Она отходит. Ее руки хватаются за узелки на сорочке, пряча синие полосы на горле. – Я не хотела, чтобы ты видела.
– Почему? – спрашиваю я недоверчиво.
– Потому что не хотела беспокоить тебя еще больше. – Она медленно отпускает завязки и отгибает воротник. – Я думала, это последствия нашей связи между шаманом и фамильяром, но… Теперь так не думаю.
Мое сердце начинает стучать чаще, когда я рассматриваю ее. Линии очень тонкие, но яркие и бросающиеся в глаза, тянущиеся наружу от ее сердца. Я сглатываю испуг, точно глоток масла, растекается по моему горлу.
– Подожди здесь, – я разворачиваюсь и бегу в гостиную, а затем к выходу и распахиваю входную дверь. В коридоре на стульчике со скрещенными на груди руками сидит Фаут. Другого стражника нет.
Видимо, я выгляжу чересчур напуганной, потому что Фаут тут же хватается за свой меч и подскакивает с места.
– Что случилось?
Не говоря ни слова, я поворачиваюсь и завожу ее в нашу комнату. Суровое выражение лица Фаут меняется, принимая растерянный вид, когда она понимает, что никто не нападает, а я одета так, словно собираюсь на чаепитие с королевой.
– Вы в опасности? – неуверенно спрашивает она.
– Скажи мне, что это такое, – говорю я, подходя к Саенго.
Саенго выглядит побежденной, когда развязывает завязки своей ночной сорочки и показывает нам обеим сетку синих венок, тянущихся по ее коже. Лицо Фаут бледнеет, морщинки вокруг ее рта становятся глубже. Ее рука отпускает рукоятку меча.
– Гниль, – шепчет она. – Как такое возможно?
Саенго покачивается. Я подвожу ее к стулу, боясь, что она может упасть. Даже через закрытое окно между нашими сознаниями я ощущаю жар эмоций Саенго, ее страх, просачивающийся в меня. Пульс стучит у меня в висках, и я не могу сосредоточиться ни на чем, кроме своего тяжелого дыхания.
– Найди Ронина, – говорю я. Фаут даже не пытается спорить. Она уносится прочь из комнаты.
* * *
– Я послал за лекарем, – Ронин стоит у двери, наблюдая, как я расхаживаю по комнате.
Саенго сидит рядом, сложив руки перед собой на коленях, крепко сжимая ладони. Она переоделась в простую тунику и штаны, так что синие вены, указывающие на инфекцию, снова не видны. Фаут топчется за спиной Ронина, ее встревоженный взгляд мечется от меня к Саенго. Она все еще не может до конца поверить, что Саенго мой фамильяр, хотя и человек.
Ронин продолжает:
– Если бы я знал, что она твой фамильяр, я бы не стал вызывать сюда вас обеих. Однако, когда это стало очевидно, сам факт того, что она пережила путешествие без единого намека на инфекцию, дал мне надежду, что, возможно, у нее есть иммунитет. Гниль обычно распространяется куда быстрее. Быть может, человеческие души просто сильнее.
Его размеренный спокойный голос лишь выводит меня из себя. Я еще раз нервно обхожу комнату. Воздушные слои паучьего шелка на юбке вьются вокруг моих ног.
– А что, если я уведу ее из Мертвого Леса? Куда-нибудь очень далеко.
Он качает головой. Его руки сложены у него за спиной. Хотя он и одет в неприметную серую тунику, его присутствие будто бы занимает все пространство в комнате.
– От этого не будет никакой пользы. Если болезнь запустила свои корни, расстояние ни на что не влияет.
Мне хочется рвать и метать – и плакать. Но Саенго просто тихо сидит, бледная, будто застыла от шока, поэтому я просто спрашиваю:
– Тогда чем светосшиватель может ей помочь?
Светосшиватели, они же шаманы-сиятели, чье ремесло в том, чтобы вызывать свет и лечить раны и болезни. Несколько лет назад мы с Саенго в качестве шутки составили список «недомоганий», который светосшивателю хорошо бы было излечивать: бородавки, лень, несдержанность и полный идиотизм.
Однако даже величайшие шаманы были не в силах излечить гниль. Я замираю у стола. Наш завтрак унесли, оставив нам лишь тарелку с плодами лонгана. Во время последнего ежегодного фестиваля мы купили ведерко этих маленьких круглых фруктов и притаились на крыше, наблюдая сверху за улицей, под завязку наполненной веселящимися людьми. Когда Джонья и его друзья проходили мимо нашей крыши, мы кидались плодами в их головы, а потом хохотали над их растерянностью.
Я зажмуриваю глаза, чтобы забыть о колющем ощущении, появившемся у меня под веками.
– Лекарь не светосшиватель. Она тенеблагословленная. Хлау Тейерн вызвал своего персонального лекаря. Она прибудет сюда к полуночи.
