Вот так готовили будущих медиков, хирургов… Трудно сказать, что произошло бы с Пироговым, останься он продолжать учебу в Московском университете. Нельзя исключать, что вместо великого хирурга Россия получила бы всего-навсего очередного «тишайшего штаб-лекаря, служившего отлично в госпитале», – и не более того. Очень уж велика вероятность именно такого финала.
Однако, к счастью для России, на престоле оказался Николай I. Жесткий управленец, он уже в 1826 году взялся и за университеты. Попечителей обязали появляться гораздо чаще, чем раз в год, для наблюдения за студентами ввели должности инспекторов (кстати уж, ввели и форму), чьи функции были аналогичны столетиями существовавшим в Европе педелям. Рассматривая в общем и целом, все эти меры императора всего-навсего подтягивали систему образования до европейских стандартов (правда, иные либералы тогда же обозвали нововведения гнетом, но «либерал», известно, это диагноз…).
В том же году по приказу императора помянутого студента Полежаева, лихо руководившего разгромом борделя, за сочинение похабных стишков арестовали, сдали в солдаты и отправили на Кавказ – правда, с правом выслуги в офицеры, чего через несколько лет Полежаев и добился. Разгульная студенческая братия, видя, что с новым императором не забалуешь, малость притихла, но долголетние традиции «вольничанья» с маху переломить не смогли бы и пять Николаев…
По моему глубокому убеждению, Пирогов стал тем, кем стал, исключительно благодаря Николаю I. В 1827 году император решил усилить профессуру русскими (немецких профессоров и так имелось выше крыши). Промедления он не любил и не терпел того же в других, а потому профессор Паррот (даром что немец) быстро составил весьма толковый проект, по которому предполагалось учредить при Дерптском университете Профессорский институт, где будущие русские профессора должны были совершенствоваться в знаниях два года, а потом завершать подготовку к профессуре уже в других заграничных университетах (Паррот сам был в свое время ректором Дерптского университета, но дело тут не в «землячестве» – университет в то время считался лучшим в России).
Николай, практически не внося изменений, проект Паррота утвердил и издал указ об отправке в Дерпт наиболее способных студентов. Речь шла только о «добровольцах». Тем, кому предстояло учиться в Дерпте, тем же указом назначалось годовое содержание в триста рублей серебром (по тем временам сумма немалая) и оплата всех дорожных расходов.
Предложили и Пирогову. Он согласился. Режьте мне голову, но это было для него спасением, поскольку: «Что же я вез с собой в Дерпт?..Весьма ничтожный запас сведений и сведений более книжных, тетрадочных, а не наглядных, не приобретенных под руководством опыта и наблюдения. Да и эти книжные сведения не могли быть сколько-нибудь удовлетворительны, так как я в течение всего университетского курса не прочел ни одной научной книги, ни одного учебника, что называется, от доски до доски, а только урывками, становясь в пень перед непонятными местами, а понять много без руководства я не мог. Хорош я был лекарь с моим дипломом, дававшим мне право на жизнь и смерть, не видав ни однажды тифозного больного, не имев ни разу ланцета в руке! Вся моя медицинская практика в клинике ограничивалась тем, что я написал одну историю болезни, видел только однажды моего больного в клинике и для ясности прибавил в эту историю такую массу вычитанных из книг припадков, что она поневоле из истории превратилась в сказку».
Прочитав эти признания, лишь укрепляешься в убеждении: останься Пирогов в России, стал бы заурядным, рядовым лекарем. За все время учебы он лишь дважды провел медицинские процедуры: ставил клистир, то есть клизму. Первый раз (и то по совету простого цирюльника) умиравшему от долгого прежестокого запоя чиновнику (тот и умер в тот же вечер, в чем ни малейшей вины Пирогова нет, клизма в таком состоянии помогла бы как мертвому припарки).
Второй случай кончился более успешно. Заболела любимая няня Пирогова Екатерина Михайловна и не менее десяти дней страдала запором. Пирогов поставил ей клизму, старушку, пардон, пронесло как из ведра, она поправилась и уже дней через десять встала с постели.
Итак, в мае 1827 года семерым студентам, в том числе и Пирогову, выдали по мундиру и шпаге, «прогонные» деньги и под присмотром адъюнкт-профессора математики Щепкина отправили в Дерпт. Уехали, правда, шестеро, седьмой по каким-то причинам так и остался в Санкт-Петербурге.
Никак нельзя сказать, что Пирогов приехал в обитель благолепия, где студенты занимались лишь тем, что усердно впитывали знания, как губка. Дело обстояло вовсе даже наоборот – еще почище, чем в Московском университете…
Дерпт (нынешний эстонский Тарту, а в Средневековье – русский город Юрьев) был населен почти исключительно одними немцами. Нынешние гордые независимые эстонцы (тогда еще не имевшие и своей письменности) едва ли не поголовно крестьянствовали на положении полукрепостных при немецких помещиках, лишь немногим удавалось «выбиться в люди» – то есть стать кучерами, слугами в немецких домах и т. д. Соответственно, и в университете до приезда русских «стажеров» учились одни немцы. А у немецких студентов-«буршей» традиции пьянства и буйства насчитывают не одно столетие. С давних времен по городам, где, на несчастье мирных обывателей, были университеты, практически каждую ночь шатались буйные пьяные ватаги «студиозусов», били окна (а когда появились уличные фонари, и их, до кучи), потехи ради перевешивали вывески, устраивали кошачьи концерты под окнами спящих бюргеров, от которых те откупались, бросая в окно разнообразные съестные припасы. С развитием и совершенствованием полиции эти ночные забавы понемногу сошли на нет – это в России пьяный хулиганящий студент был персоной, для полиции неприкосновенной, а немецкие «шуцманы» этаких тонкостей не признавали и тех, кто «безобразия нарушал и водку пьянствовал», гребли всех подряд…
Пьянство, правда, продолжалось – с размахом, какого русское тогдашнее студенчество и не знало. Рекой лилась картофельная водка (особенно любимая буршами за сочетание крепости и дешевизны). Вдобавок не раз случались дуэли – на палашах и пистолетах. За пять лет (проведенных Пироговым в Дерпте вместо намечавшихся двух) смертельных исходов не было, но серьезные ранения случались – дрались всерьез, без всяких защитных приспособлений. Это гораздо позже немецкие студенты дрались исключительно на шпагах, одетые в толстые защитные костюмы и защитные очки, так что все сводилось лишь к шрамам на лице, которыми принято было гордиться (именно такой шрам заработал впоследствии знаменитый диверсант Гитлера Отто Скорцени – и, конечно же, им гордился).
Самое интересное, что, по большому счету, дуэли имели и полезную сторону. Лучший свидетель – Пирогов: «Самое вопиющее зло в обычаях этой жизни – дуэль – делает то, что ни в одном из наших университетов взаимные отношения между студентами не достигли такого благочиния, такой вежливости, как между студентами в Дерпте. О драках, заушениях, площадной брани и ругательствах между ними не может быть и речи». В то время как в России «кулачный бой, синяки и фонари, площадная ругань и матерщина были явлениями незаурядными (т. е. обычным делом. – А. Б.)». Что же, волей-неволей приходится взвешивать каждое слово и не распускать руки, зная, что «оппонент», сто процентов, тут же вызовет на дуэль…
