– Мелодия! – Вопль отражается эхом.
– Я ничего. Тебе. Не скажу.
Протянутая ладонь Фрейма встречает грубое прикосновение Якова. И золотое сияние растекается по разбитым костяшкам.
– Тогда смотри, как он умирает, проклятая Мэрид. Смотри и знай, что это твоя вина. Он умрет медленно.
Нееет!!! Я кричу внутри себя, разрываюсь от невыносимого крика. Но не произношу ни звука.
Яков отступает, а я бросаюсь вперед. Золото ползет по телу Фрейма неторопливо, почти лениво. Я смотрю, не отрываясь. Не плачу. Слезы не дадут видеть, а я боюсь потерять даже крошку из нашего несбывшегося.
– Фрейм…– шепчу что-то в его губы. И замираю, когда слышу ответ.
– Рид, ты должна открыть червоточину.
– Что?
О чем он?
– Червоточину в Эйд-Холл. – Фрейм говорил быстро и четко, хотя и едва слышно. – Ты знаешь эти места, ты там выросла. Ты сможешь. Ты уже делала это в прошлом. Перед Забвением ты открыла проход в Соларит-Вулс, чтобы заказать депозитарий. Ты заметала следы, испугавшись, что тебя будут искать.
– Что? Но откуда…
– Возьми у Якова амулет. Волна близко. Не бойся.
– Зачем?!
Золотое сияние отвоевывает правое плечо Фрейма и стекает вниз. Он едва дышит, но все еще говорит.
– Эйд-Холл разрушен. Но вспомни о живучести Основателей. Они все еще там, под развалинами. И они тебе нужны. Нужен Орден Лино. Одна ты не справишься. Открой им проход.
Но…
Золото заливает его правую щеку и уголок рта. Отражается сиянием в светлых глазах.
– Фрейм…
Я шепчу его имя беззвучно.
– Всегда, Рид.
И я киваю. Делаю осторожный шаг назад. Еще. Разворачиваюсь, сдергиваю с шеи Якова медальон и бегу. Бегу со всех ног! А Фрейм выпрямляется и каким-то невероятным усилием замахивается своей цепью. Кандалы частично стали золотыми, а значит, гораздо мягче, чем железо. Фрейм разрывает цепь и замахивается ее куском. Кончик, словно жалящая плетка, касается стражей, и по ним пробегает золотое сияние. Изменение, запущенное Яковом, все еще действует, перекидываясь с золотой цепи на людей. Стражники в ужасе орут, пытаются бежать, но их тела сковывает расползающееся золото. Словно плесень, сияние пожирает людей, а Фрейм все крутит и крутит цепь.
– Девчонка! Остановите девчонку, – орет Яков, но путь ко мне преграждает сияющая плеть Фрейма. Я уже не смотрю. Я несусь на темную сторону, туда, где нет ни книг, ни ворон, ни людей. Яков что-то кричит, приказывает, но он не слишком обеспокоен, ведь там, куда я бегу, нет выхода. Он знает, что мне не скрыться.
Но я больше не пытаюсь бежать.
Я намереваюсь сражаться.
Дергаю пыльные холстины, сдираю их, обнажая инструмент. Я никогда на таком не играла, но сейчас я сажусь на вытертое сидение и открываю ряд клавиш. Времени мало. Я смотрю вперед и вверх. На пыльные, но все еще прекрасные ряды полых труб, тянущиеся до самого потолка. На затейливые бронзовые и латунные детали. На орнамент, плетущийся по инструменту. На серебряную ленту с полустёртыми словами: «Музыка не может мыслить, но она может воплощать мысль».*
На вершине сидят ангелы. Их крылья опущены, а ладони сложены в молитвенном жесте. Их лица печальны и одухотворены. Они полны терпимости и скорби. Я же наполнена яростью и горем, способными сокрушить этот мир.
Я забыла многое. Но внутри Тишины всегда жила музыка. Даже Забвение не смогло ее заглушить.
Воспоминание ворочается внутри. Чтобы создать столь сильное изменение, нужна жертва. Но мне больше нечего отдать, я уже все потеряла. Разве что…
Выхватываю спрятанный ножичек для бумаг и начинаю резать свои волосы. Красные пряди падают на пол, словно лепестки роз. Я дергаю и кромсаю, затупленное лезвие почти не справляется, поэтому я больше рву, чем режу. Отхватываю пряди у самой головы, скребу ножом по коже.
«Мне нравятся твои волосы, Рид… я от них хмелею…»
– Мэрид, что ты там делаешь, глупая девчонка? Тебе не убежать…
Позади меня замолкает свист золотой цепи. Я слышу стоны людей и шаги Якова, но не поворачиваю головы.
Я ставлю ногу на педаль и нажимаю на клавишу.
И ничего не происходит. На мгновение меня охватывает паника. Орган сломан? Я нажимаю снова, и из труб вырывается мучительный стон. Словно орган медленно и неохотно оживает, подчиняясь моим рукам. Он похож на спящего зверя, которого я настойчиво пытаюсь пробудить.
Позади меня замолкают все звуки.
Но мне уже наплевать. С силой вдавливаю камень на амулете, вспышка света на миг ослепляет. И снова нажимаю на клавишу. На вторую. Третью. Сначала звуки выходят сухими и трескучими. Орган ворчит и стенает, потревоженные ангелы на его трубах осыпают меня скорбью и укорами мраморных лиц. Они не желают нарушать свой вечный покой. Но я продолжаю. Новый звук похож на черное тминовое масло. Он жирный и густой, он растекается по собору, заполняет собой пустоты и трещины. В него врезается второй – пронзительный, как пробивающая тело стрела. И звенит третий – хрупкий, как разбивающаяся мечта. А дальше звуки льются один за другим, наполняя и подчиняя.
Я не помню божественную литургию, которую когда-то написала. Но кто сказал, что я не могу сочинить новую?
О, эта мелодия ни у кого не вызвала бы улыбку. Она не была гармоничной. Она не могла заставить смеяться. Напротив. Эта музыка отдавала безумием и войной. В ней звучал грохот железных копыт, стучащих по мостовой осаждённого города. В ней звенела сталь, обагренная кровью, и плач проигравших. В ней рычали дикие псы, рвущиеся с цепей и терзающие еще живые человеческие тела. И трубный глас победных горнов входящего в город завоевателя. Эта музыка кромсала душу отчаянием и сводила с ума злым совершенством. Это был мой личный реквием.
Я играла, терзая уже хрипящий инструмент. Не замечая, как обуглились статуи древних ангелов, а трубы органа тают, словно сделаны из воска. Сила закручивала пространство и время, разрывала связи и создавала проход.
Железные подковы коней ступили на изумрудные травы. И безжалостный завоеватель в окровавленных доспехах окинул взглядом суровые красоты Эйд-Холла. Безумные глаза увидели холмы, окутанные душистым вереском, ноздри, привыкшие вдыхать горький дым и зловоние битвы, ощутили медовый запах. Дикие псы у ног заскулили, пряча клыки. И завоеватель уронил свой черный клинок, отобравший так много жизней.
Он вернулся домой. Его безумие закончилось.
Последняя нота – дрожащая и тихая, почти робкая. Словно прикосновение. Словно обещание. Уставший воин снимает железную перчатку и касается рукой древних камней Эйд-Холла.
И они осыпаются пеплом.
А навстречу завоевателю из темноты медленно выходит мужчина. Я вижу его глаза. Зеленые, как травы Туманного Королевства.
