Врун!
И почему-то от этого было ужасно обидно!
– Кто тебя послал?
Он мотнул головой и улыбнулся, вроде как с сожалением.
– С чего ты взяла, что меня кто-то послал?
Я прикусила язык. Не могу же я рассказать, что подслушала его разговор с дымом.
– Чего ты хочешь? Зачем ты собрал всех Правителей? Ты врал про отмену желаний?
– Почему же, это как раз правда. Способ есть.
– Какой? – Я так устала от недомолвок, что захотела схватить Фрейма и потрясти, чтобы все узнать. – Что это за способ?
– Еще не время для ответов.
Все-таки не выдержав его невозмутимости, я стукнула ладонями по решетке. А Фрейм вдруг мягко обхватил мои сжатые кулаки и погладил. Легкая ласка заставила меня замереть. Словно весь воздух разом закончился в легких.
– Я хотел бы все тебе рассказать, Рид. Рассказать о себе. Но… Я знаю, что когда ты узнаешь обо мне всю правду, то навсегда отвернешься. Я не понравлюсь тебе таким, какой я есть.
– Разве тебе не наплевать, что я думаю?
Его руки все еще лежали поверх моих. Странное ощущение – горячие ладони и холод металлических прутьев. Так близко, но в то же время по разные стороны решетки. С моей – горели лампы и манила свобода. С его – лежала тьма заточения, недомолвок и опасности.
Одно движение – и мы могли бы коснуться друг друга губами. Но этот несостоявшийся поцелуй заранее отравляла горечь непонимания. Как можно хотеть поцеловать того, кто тебя отвергает? Кого совершенно не знаешь и даже подозреваешь в худшем? Кто следил, молчал и врал?
Как можно этого хотеть?
Увы, увы…
– Совершенно наплевать, – склонив голову, произнес он.
И я бы поверила, но под моими пальцами колотился его пульс, все ускоряясь и ускоряясь. Словно яростный осенний град, норовящий разбить оконное стекло.
Я все-таки подняла руку и стерла капельку крови с его губ. Фрейм дернулся за моей рукой, как нить за иголкой.
– Врун во всем, – сухо сказала я.
– Да, – его губ коснулась улыбка. – Но даже это ничего не меняет. Поверь, лучше так…
– Замолчи.
Я выдернула ладони из его рук. С трудом, потому что Фрейм неожиданно обхватил мои запястья и сжал, не желая отпускать. Его хватка в одно мгновение из шелковой стала стальной. Но длилось это лишь миг. Он разжал руки.
– Рид…
– Немедленно отвечай, что ты задумал и зачем тебе Основатели?! – рявкнула я. Сердце колотилось как безумное, запястье хранило чужое прикосновение. – Отвечай, иначе останешься в этом подземелье, слышишь?
Фрейм опустил голову. И мягко отступил в глубину темницы. Отвечать на мои вопросы он не собирался.
– Ну и корми тут крыс! – сердито бросила я, развернулась и пошла обратно, уже не замечая сопящих позади стражников.
Наверху, за толстыми стенами дворца, разливался южный зной и шум празднования. Где-то за озером играла музыка, барабаны спорили со скрипками, свирелями, трещотками и людскими голосами. Но мне надо было подумать, поэтому я повернула в другую сторону, к знаменитым висячим садам Соларит-Вулса. Расположенные на склонах покрытого зеленью и деревьями холма, эти сады воспевались путешественниками и служили причиной зависти других Королевств. В первом саду раскрывали навстречу солнцу лепестки огромные цветы, похожие на бархатные блюдца. Во втором – низвергались водопады, большие и маленькие, шелестящие и громогласные. В третьем жили павлины. Сотни, а может, и тысячи птиц с невероятным оперением. Я двигалась мимо фонтанов и круглых озер с золотыми рыбками, мимо каскадных ручейков и арочных мостиков, но не замечала их, потому что все еще мысленно была в подземелье с Фреймом. Разговор с ним оставил тягостный осадок. Головой я понимала, что Коготь опасен, а его намерения подозрительны, но сердце… Сердцу хотелось верить, что Фрейм не причинит мне вреда. Черт, да я даже не могла рассказать о его поступке остальным Правителям! Потому что им доверяла еще меньше, чем проклятому Когтю!
Даже Габриэль я теперь не верила, слишком странно она себя повела! И что означают слова Димитрия, мол, Габриэль точно знает, какое лицо было у Мэрид? И почему на этих словах Правительница Соларит-Вулса едва не обратилась в чудовище?
Что они все скрывают?
Я прошла еще немного, а потом остановилась у фонтана и обернулась к топчущимся позади охранникам.
– Ригель, у тебя есть нож?
Страж нахмурился, озадаченно потер подбородок, но, видимо, никаких указаний насчет оружия он не получал, потому что сказал:
– Конечно, госпожа. Вам какой?
– А у тебя их несколько? – Я осмотрела его черный кафтан, на котором не было никаких ножей. Вообще никакого оружия.
– Ну, – хитро улыбнулся Ригель и начал перечислять: – Нож-тесак, нож с односторонней заточкой, нож с двусторонней заточкой, серповидный нож, широкий с выгнутым лезвием, клинок с внутренней заточкой и обратным изгибом, тычковый короткий, тычковый длинный…
– А помимо ножей?
– Обоюдоострые мечи, прямые клинки для удара спереди, клинок, изогнутый назад, двуручник, копье, багор, серпы, несколько кистеней, топоры…
– Все-все, я поняла! Ты надо мной издеваешься, да?
– Никак нет, госпожа. – Стражники переглянулись и улыбнулись. – Мой Дар – хранить в себе любое холодное оружие, которое я пожелаю. Правитель Димитрий очень ценит мою способность.
– Ты хранишь весь этот арсенал… в себе? – то ли ужаснулась, то ли восхитилась я.
– Так точно, госпожа! Васат обладает схожим умением, но он может хранить лишь один арбалет.
– Арбалет и бесчисленное количество болтов к нему, – возмутился второй стражник. – И кстати, ты по ночам звенишь, словно весь твой арсенал просится наружу! Я хотя бы просто храплю!
– Невероятно, – ошеломленно пробормотала я. И протянула руку: – Тогда давай топор. И отойдите подальше.
Пошире распахнула глаза, желая увидеть, как и откуда Ригель достанет нужное, но воин всего лишь хмыкнул, повел пальцами левой руки от своего локтя до запястья, и в ладони его возник увесистый топорик. То, что мне сейчас нужно!
Походив вокруг, я сняла кафтан, нашла засохший пень, примерилась и… как следует ударила! Во все стороны полетели щепки. Я улыбнулась почти радостно и ударила снова, врезая острый край в сухую древесину. Я делала это снова и снова, ощущая, как начинают болеть плечи и ныть руки, как на ладонях появляются мозоли.
Ригель и Васат скрылись за деревьями, не выдержав представления, а я все била и била, пока от пенька не остались одни ошметки. Старая Матильда считала слезы ненужной глупостью, признаком позорной женской слабости. Говорила, что я родилась девчонкой, а значит, должна быть сильной, потому что девчонкам достается в десять раз больше пакостей, чем мальчишкам. И каждый раз, когда я норовила заплакать, нагружала меня самой гадкой работой. Удивительно, но это помогало, и желание пореветь пропадало начисто.
