— Она меня подожгла! Поняла, что я ее уничтожу, и плеснула огнем! — вот и все слова, которых врачи и родные смогли добиться от Анны Петровны за прошедшие месяцы.
С того дня, как она устроила в своей квартире пожар, пытаясь бороться с плесенью (и кто только ее надоумил?), прошло уже больше полутора лет.
К счастью, пожарные тогда приехали в считаные минуты. Огонь потушили быстро, никто, кроме несчастной поджигательницы, не пострадал.
Ожоги ее зажили, хотя ужасные шрамы на лице и теле никуда уже не денутся. А с психическим здоровьем дело обстояло совсем плохо: доктора говорили, нет ни малейшей надежды, что Анна Петровна когда-нибудь выйдет из клиники для душевнобольных.
Глядя на ее обезображенное лицо, в пустые, погасшие глаза, Катя ругала себя: надо было приехать, успокоить тетю, знала же она, как Анна Петровна переживала из-за плесени, как свято берегла стерильную чистоту своей квартиры, как болезненна была для нее мысль о том, что кто-то или что-то может нарушить раз и навсегда заведенный порядок.
Но что сделано, то сделано. Прошлого не вернуть.
Недавно Катя завершила ремонт в теткиной квартире и собралась туда перебраться, съехав из съемного жилья. Никаких следов трагедии не осталось: будто и не бушевал тут огонь, не кричала от боли Анна Петровна.
Обходя комнаты, Катя задержалась в той, что прежде была тетиной спальней. В углу на стене, под потолком темнело еле заметное, крошечное пятнышко. Наверное, следы сажи: рабочие проморгали.
Вызвать их, что ли, пускай замажут, подумалось Кате.
Но потом она махнула рукой: стоит ли огород городить, обращать внимание на такие мелочи? Если не приглядываться специально, то ничего и не видно. Катя выкинула пятно из головы.
Все же она была совсем не похожа на свою педантичную тетушку.
Проклятый венец
В городок со смешным названием Кузякино Лидочка попала случайно. Сама толком понять не успела: жизнь завертела, закрутила, да и выбросила на незнакомый берег.
То, что случилось, для нее было трагедией, о которой можно целый роман написать: про бурю чувств, про то, как на первом курсе влюбилась в Костю с параллельного потока, как они встречались три года и она уже платье свадебное стала потихоньку присматривать, ведь Костя говорил, мол, окончим пятый курс — сразу в загс… А дальнейшее можно уместить в пару строк эпитафии: Костя влюбился в Лидочкину подругу Алису (угораздило же познакомить с этой хитрющей лисой!), и теперь свадебное платье следовало выбирать ей.
Чтобы сбежать от сочувственных взглядов мамы и тона, каким она теперь говорила с дочерью (как с тяжелобольной), Лидочка после сдачи сессии согласилась поехать в Кузякино: в деканате сказали, там требовался работник в архив, разбирать документацию. И практика, и заработаешь на булавки, напутствовали девушку, молодец, Лидия.
Конечно, молодец… Будь у нее или у мамы деньги, она поехала бы зализывать раны куда-нибудь к морю, но нищим студенткам и скромным учительницам начальных классов дорога одна — в какое-нибудь Кузякино.
От местечка с таким названием Лидочка ничего хорошего не ждала, и Кузякино не обмануло ожиданий: скучные улицы, одно- и двухэтажные дома, притихшая на каникулах школа, поликлиника, куда лучше не попадать — залечат насмерть, почта, аптека, магазины и здание городского совета, где Лидочке предстояло трудиться до конца лета.
Тоска зеленая. Даже гипсовый Ильич на маленькой площади смотрел печально: куда, дескать, ты попала, Лидочка? Совсем закиснешь.
— Питание в нашей столовой обеспечим бесплатное. Работаем с девяти до шести, без опозданий, пожалуйста. Жить будете вот по этому адресу. — Седая работница отдела кадров протянула Лидочке листок бумаги. — Хозяйка дома — женщина положительная. У вас вход отдельный. Тут недалеко, пешочком на работу дойти можно. — Она замялась. — Это окраина города, там недалеко кладбище.
— Кладбище? — растерялась Лидочка.
— А что такого? — ринулась в атаку кадровичка. — Вы же комсомолка? Глупым суевериям, надеюсь, не верите?
— Конечно, нет, — нетвердо ответила девушка.
— Вот и славно.
Жилье оказалось вполне приличное: большая комната («зала») и спальня, а перед крыльцом — маленький дворик, можно выйти и посидеть на лавочке под яблоневым деревом.
Мебель старомодная, но чисто, удобно, да и хозяйка приветливая. Дома она почти не бывала: работала в две смены на местной фабрике, а еще ходила к дочери на соседнюю улицу — с внуками помогать.
Кладбище, конечно, малость портило впечатление: видно его не было из-за деревьев в саду, но сам факт… Улица заканчивалась, а метров через триста — уже и оно.
Лидочка сказала себе: вот она, твоя новая жизнь. Маленький дом на краю тихой улочки, работа, по вечерам — книги, кино и новости по телевизору, можно по парку погулять. Привыкай, а про прошлое, про этих двух предателей старайся не думать.
Потянулись дни. Первая неделя, вторая, третья… Лето мелкими шажочками двигалось в сторону августа. Лидочка просыпалась в половине восьмого, не спеша одевалась, приводила себя в порядок и шла в свой архив.
Завтракала в столовой: каша, хлеб с маслом и кусочком сыра, чай с ватрушкой. Потом — работа: ворох бумаг, карточки, записи в толстых книгах учета, неспешные беседы с главным архивариусом Зоей Викторовной. Потом обед, снова работа, конец рабочего дня, ужин, дорога домой.
Иногда она покупала у старушек на площади ягоды или семечки в свернутых из газеты кулечках, заходила в хлебный магазин за булочкой с изюмом, а в молочный — за кефиром или сметаной. По субботам шла на почту и заказывала разговор с мамой, информируя ее, что все просто замечательно. Порой Лидочке даже казалось, что так было всегда: лениво, спокойно, размеренно, никакой Лисы-Алисы, которая разрушила ее счастье.
На четвертой неделе Лидочкиного пребывания в Кузякино все изменилось.
В половине девятого в дверь постучали. Это не могла быть хозяйка: она ушла ночевать к дочери. Соседей Лидочка почти не знала: так, здоровались на улице.
— Ты ведь Лида? Очень приятно. А я Лера, — заявила стоящая на пороге высокая черноволосая девушка в белом платье. — Скучаешь?
Лидочка удивилась и гостье, и вопросу, поэтому от неожиданности ответила честно:
— Немножко.
— Выходи, проветришься. Чего дома сидеть?
В Лере была удивительная убедительность: невозможно противиться и возражать. Лидочка накинула кофту и вышла во двор, села на скамью под яблоней. Лера стояла рядом, внимательно глядя на нее. Глаза у новой знакомой были шальные, горячечные.
— Ты здесь живешь? — спросила Лидочка. — Я тебя прежде не видела.
— Ага, тут, недалеко. — Девушка неопределенно махнула рукой.
Лидочка хотела было рассказать о себе, но новая подруга потрясла головой: ее это, видимо, не интересовало.
