Мадзе Чау позвал слугу и спросил, не хочет ли Кисуму вина с водой. Воин покачал головой. Сам купец намеревался выпить только глоток, однако осушил кубок наполовину.
— Ты молодец, раджни.
— Надо двигаться дальше, — заметил Кисуму.
— Да, ты прав.
Носилки показались Мадзе Чау самым уютным в мире местом. Он звякнул в колокольчик, дав сигнал носильщикам, и закрыл глаза. Чиадзиец чувствовал себя в полной безопасности, и ему представлялось, что он почти бессмертен. Открыв глаза, он посмотрел в окошко и увидел, как сияют горные вершины в лучах заходящего солнца.
Он задернул занавески, и хорошее настроение улетучилось.
Лагерь разбили час спустя. Мадзе Чау сидел в носилках, пока слуги выгружали из повозок походную мебель, собирали крытую золотым лаком кровать и застилали ее пуховыми перинами и атласными простынями. Затем они раскинули голубой с золотом шелковый шатер, покрыли пол черным холстом, а поверх разостлали любимый шелковый ковер Мадзе Чау. У входа поставили два позолоченных стула с сиденьями из мягкого бархата. Когда Мадзе Чау наконец вышел из носилок, приготовления к ночлегу почти завершились. Шестнадцать носильщиков расселись среди валунов у двух костров, двое охранников несли караул, повар готовил легкий ужин из риса с пряностями и сушеной рыбы
Мадзе Чау прошел к своему шатру и с облегчением опустился на стул. Он устал вести жизнь кочевника, зависящего от воли стихий, и не мог дождаться конца путешествия. Шесть недель этого сурового существования исчерпали его силы.
Кисуму сидел, поджав ноги, на земле рядом с ним и заостренным углем рисовал дерево на пергаменте, пришпиленном к пробковой доске. Каждый вечер маленький воин доставал из повозки свой кожаный саквояж, вынимал оттуда чистый кусок пергамента и около часа рисовал — как правило, деревья или травы.
У Мадзе Чау дома было много рисунков углем, выполненных зачастую величайшими чиадзийскими мастерами. Кисуму был талантлив, но ничем особенным не выделялся. Его композициям, по мнению Мадзе Чау, недоставало гармонии пустоты. В них присутствовало слишком много страсти. Искусство должно быть безмятежным, свободным от человеческих эмоций. Простое и строгое, оно должно побуждать к медитации. Однако Мадзе Чау решил, что в конце пути приобретет у Кисуму один из рисунков. Не сделать это было бы неучтиво.
Слуга подал ему чашу душистого цветочного чая и, поскольку становилось прохладно, накинул на тощие плечи Мадзе Чау меховой халат. Затем двое носильщиков с помощью деревянных вил поставили в шатер железную жаровню с горячими углями. Ее водрузили на оловянный поддон, чтобы угли не прожгли дорогой ковер.
Происшествие с разбойниками приободрило Мадзе Чау. Если горы говорили о кратковременности человеческой жизни, то неожиданная опасность напомнила старому купцу, как дорога ему эта жизнь. Он острее ощущал сладость воздуха, которым дышал, и прикосновение шелка к коже. Вкуснее чая, который он пил мелкими глотками, не было ничего.
Несмотря на дорожные неудобства, Мадзе Чау вынужден был признать, что уже много лет не чувствовал себя так хорошо. Завернувшись в теплый халат, он откинулся на спинку стула и стал думать о Нездешнем. С их последней встречи в Намибе прошло шесть лет.
Мадзе Чау тогда только что вернулся из Дреная, где, согласно указаниям Нездешнего, приобрел в Большой Библиотеке некий череп. Нездешний же продал свой дом и двинулся на северо-восток в поисках новой земли и новой жизни.
Неспокойная душа... Нездешний принадлежит к тем людям, которые никогда не достигают того, к чему стремятся, гонимые тоской и отчаянием. Поначалу Мадзе Чау думал, что Нездешний хочет искупить свои прошлые грехи, но это было верно лишь отчасти. Серый Человек искал невозможного.
Где-то близко ухнула сова, нарушив раздумья Мадзе Чау.
Кисуму закончил рисунок и спрятал его в кожаный саквояж. Мадзе Чау, жестом предложив ему второй стул, сказал:
— Мне думается, что, если бы оставшиеся разбойники не ударились в панику и не побежали, они могли бы тебя одолеть.
— Это так, — согласился Кисуму.
— И если бы охранники не напали на их резерв в тот же миг, те могли бы добежать до носилок и убить меня.
— Могли бы, — подтвердил воин.
— Но ты не считал это возможным?
— Я вообще об этом не думал.
Мадзе Чау подавил улыбку, но не мог не испытать глубокого удовлетворения. Кисуму — просто чудо. Идеальный попутчик. Он не мелет языком и не задает бесконечных вопросов. Он — воплощенная гармония. Вскоре им подали еду, и они в молчании поужинали.
— Пойду спать, — встав, объявил Мадзе Чау.
Кисуму тоже встал, заткнул меч за пояс и пошел прочь из лагеря.
Капитан охраны, молодой Лю, осведомился с низким поклоном:
— Могу ли я узнать, господин, куда направился раджни?
— Полагаю, он хочет посмотреть, не следуют ли за нами разбойники.
— Не послать ли с ним нескольких человек, господин?
— Не думаю, чтобы он в них нуждался.
— Да, господин. — Лю еще раз поклонился и попятился прочь.
— Ты хорошо проявил себя сегодня, Лю. Я скажу об этом твоему отцу, когда мы вернемся.
— Благодарю вас, господин.
— Однако перед боем ты испугался, не так ли?
— Да, господин. Это было заметно?
— Боюсь, что да. Старайся лучше владеть своим лицом, если подобное опять повторится.
* * *
Дворец Серого Человека удивил и одновременно разочаровал Киву. Когда они подъехали к нему, уже стемнело. Дорога вывела их из густого леса на открытое место, а потом превратилась в широкую мощеную аллею, проложенную через аккуратно подстриженную лужайку. Фонтаны и статуи отсутствовали. Двое часовых с копьями расхаживали перед простым одноэтажным домом около двухсот футов длиной. Немногочисленные окна были темны. Свет шел только от четырех медных фонарей в белом мраморном портике. Мавзолей какой-то, подумала Кива.
Черные двери отворились, навстречу им вышли двое молодых слуг в серых ливреях. Усталая Кива спешилась. Слуги увели лошадей, и Серый Человек пригласил ее в дом. Там их ждал пожилой человек — высокий, сутулый, седовласый и длиннолицый. На нем был шерстяной кафтан до пят, тоже серый, с красиво вышитой на плече черным шелком эмблемой дерева.
— У вас усталый вид, господин, — сказал он, кланяясь Серому Человеку. — Я велю приготовить горячую ванну.
— Спасибо, Омри. Эта девушка будет работать у нас. Укажи ей комнату.
— Да, господин.
Не сказав больше ни слова, Серый Человек зашагал прочь по мощенному мрамором вестибюлю. Весь остаток пути от руин он почти не разговаривал, и Кива опасалась, что сказала или сделала что-то, вызвавшее его раздражение. Она растерянно оглядывалась, рассматривая бархатные портьеры, великолепные ковры и живописные полотна на стенах.
