– Она такая: «Слушай, это прозвучит безумно, но мой невероятно богатый и эксцентричный двоюродный дедушка умер, и, чтобы получить свою долю наследства, я должна прийти на семейный ужин с парнем.
– И сначала он отказался, – добавляет Тейлор, – потому что он человек чести и принципа.
Тренер фыркает.
– Но потом она начала плакать, и мне стало неловко.
– Поэтому он в итоге согласился, но только если я поставлю ему пять звезд.
– А что насчет вас, двух безумцев? – говорю я тренеру. – У вас все хорошо?
– Не наглей, Эдвардс.
– Нет, он прав, папа. – Чертовка Бренна теперь на моей стороне. Так-то лучше. – Я знаю, что мы с тобой давно не разговаривали, поэтому…
– Не начинай, – ворчит он на Бренну, но Тейлор смеется, а Айрис кажется блаженно спокойной.
Тейлор не рассказывала мне много о своей матери, если не считать упоминания о ее работе и о том, что они близки. Поэтому я не ожидал увидеть женщину, в которой еще заметны черты человека, щеголяющего по улицам Бостона в кожаной куртке и футболке «Сид и Нэнси» со свисающей изо рта сигаретой. Панк-рокерский доктор наук. Она очень привлекательная, ее глаза и волосы – того же оттенка, что и у Тейлор. Но черты лица острее: высокие скулы, деликатный подбородок. Не говоря о высокой и стройной модельной фигуре. Я могу понять, откуда в Тейлор некоторые из ее комплексов.
– Был один раз… – опять начинает Бренна, и я забываю про нее, переводя взгляд на Тейлор.
У нее нет причин чувствовать себя неуверенно. Она прекрасна. Не знаю, иногда я просто смотрю на нее, и меня вновь осеняет. Я снова осознаю, как она меня возбуждает, как сильно я ее хочу.
Моя ладонь до сих пор на ее колене, и внезапно до меня доходит, что у нас не было времени развлечься до того, как я повез ее на ужин, потому что у нас обоих была домашка и Тейлор немного опаздывала со сборами.
Я двигаю ладонь вверх, но совсем чуть-чуть. Тейлор не смотрит на меня, не дергается. Она сдвигает ноги. Сначала мне кажется, что я переборщил, но потом… она раздвигает их. Приглашая мою ладонь переместиться выше.
Бренна несет какую-то напыщенную фигню по поводу своей стажировки на спортивном канале «ЕСПН» и драки, развернувшейся между двумя футбольными комментаторами, и развлекает родителей, пока мои пальцы гуляют у Тейлор под подолом юбки. Я осторожен, методичен. Слежу за тем, чтобы себя не выдать.
Пока Бренна размахивает руками и стучит по столу во время своего рассказа, кончики моих пальцев гладят ткань трусиков Тейлор. Шелк и кружево. Господи, это так горячо. Она дрожит – едва заметно – под моим прикосновением.
Сглатывая слюну, резко наполнившую рот, я перемещаю ладонь на ее покрытую тканью киску, и, охренеть, я чувствую, какая она мокрая – там, под нижним бельем. Я хочу проскользнуть пальцами внутрь и…
Я отдергиваю руку, когда внезапно появляется официант и кладет на стол счет.
Пока все спорят, кто будет оплачивать чек, я бросаю взгляд на Тейлор и вижу, что ее глаза озорно блестят. Не знаю, как она это делает, но постоянно находит способы меня удивлять. Позволение лапать ее под столом – не то, чего я от нее ожидал, но я счастлив, что в ней существует и эта сторона.
– Спасибо, – говорит она, когда мы, со всеми попрощавшись, направляемся к машине.
– За что? – Мой голос немного хриплый.
– За то, что был рядом со мной. – Беря меня за руку, пока мы идем к джипу, она поднимается на носки и целует меня. – А теперь давай вернемся в мою квартиру и закончим то, что ты начал в ресторане.
24. Тейлор
В воскресенье утром, пока Конор вместе с парнями помогает тренеру Дженсену привести кухню в порядок, я занимаюсь стиркой и убираю свою собственную катастрофу в квартире. Обычно выходит так, что, чем больше я погружаюсь в учебу, тем больше мое жилье становится похожим на тот хаос, который творится у меня в голове.
Когда звонит телефон, я бросаю простынь, которую никак не могу сложить, и улыбаюсь про себя. Мне даже не надо смотреть на экран, чтобы понять, кто это. Я знала, что этот звонок случится, и знала, что он произойдет этим утром. Потому что моя мать – самый предсказуемый человек на свете, и, в общем-то, все сложилось вот так: вернувшись в Кембридж в субботу днем, она читала и проверяла работы с бокалом вина, а потом, утром, встала, чтобы заняться стиркой и пропылесосить, при этом репетируя в голове, как пройдет этот разговор.
– Привет, мам, – говорю я, отвечая на звонок и плюхаясь на диван.
Она переходит к делу издалека:
– Что ж, это был тот еще ужин.
Я вежливо смеюсь в знак согласия и говорю: «Ну, было весело».
Она соглашается и говорит: «И спринг-роллы были вкусные. Надо будет нам опять туда сходить».
И так в течение двух минут мы просто погружаемся в матч по пинг-понгу из банальностей про пад-тай и сливовое вино, пока мама не собирается с духом, чтобы наконец-то спросить:
– Как тебе Чад?
И как мы до этого докатились?
– Он хороший, – отвечаю я. Потому что это правда, да и звучит убедительно. – Классный, как по мне. И Конор отзывается о нем хорошо, а это уже что-то. Как его рука?
– А, пустяки. Поправится через несколько недель.
Как же мне тошно. Никто из нас не находит сил сказать то, о чем мы на самом деле думаем: что я не знаю, нравится ли мне мужчина, с которым встречается моя мать, и что у нее, в свою очередь, будет разбито сердце, если мы с Чадом не найдем способ стать друзьями. Или если не друзьями, то хотя бы приятелями – в противном случае нас ждет невыносимое чувство неполноценности, – оно будет охватывать нас каждый раз, когда мы втроем будем собираться вместе.
Мне никогда не нужен был отец. Мамы было более чем достаточно, и если спросить ее, она сказала бы то же самое – что для нее меня тоже было достаточно. И все же мне кажется, что глубоко внутри нее сидит этот запрограммированный патриархальный голос, может быть, остатки того общества, которое ее вырастило, говорящие, что она никчемная мать и женщина, если у нее в жизни нет мужчины или если она не может дать своей единственной дочери мужскую ролевую модель.
– Он тебе нравится? – неловко спрашиваю я. – Потому что на самом деле это важнее. Я не увидела в нем никаких вопиющих недостатков, кроме, может быть, того, что его больше нельзя подпускать к духовке.
– Он мне нравится, – признается она. – Мне кажется, он тогда нервничал. Чад – закрытый парень. Ему по душе неспешный ход вещей. Мне кажется, познакомить вас, двух девочек, собрать всех вместе – для любого подобное окажется стрессом. Он переживал, что ты его возненавидишь.
– Я его не ненавижу. И я уверена, что мы с ним найдем способ поладить, если все будет серьезно.
Хотя, мне кажется, все уже серьезно. Разве не в этом был смысл того вечера? За это мы все чуть не сгорели заживо из-за жаркого, или чем там была та почерневшая масса?
