Слишком поздно.
– Конор, – говорит он. – Наконец-то я тебя застал.
К черту мою жизнь.
Взгляд на тренера.
– Здравствуйте. Рад познакомиться. – Он протягивает тренеру руку, и они оба смотрят на меня в ожидании ответа.
– Тренер Дженсен, – говорю я, чувствуя себя так, как будто сейчас подавлюсь собственным языком. – Это Макс Сабан, мой отчим.
– Очень рад с вами встретиться, тренер. – Макс все время чертовски милый. Я этому не верю. Никто столько не улыбается. Это охренеть как странно. Любой, кто постоянно пребывает в хорошем настроении, что-то скрывает. – Конор много рассказывал о вас своей матери. Он просто обожает вашу программу.
– Чад, – представляется тренер. – Рад встрече. – Он бросает на меня вопросительный взгляд, из которого я могу только сделать вывод, что он чует неловкость этой дерьмовой ситуации и задается вопросом, какого черта его еще сильнее втягивают в мои личные проблемы. – Конор – прекрасное пополнение в нашей команде. Мы рады, что в следующем году он к нам вернется.
Ха. Если бы он знал. Я не могу заставить себя встретиться взглядом с Максом, чтобы понять его реакцию.
– Что ж, мне надо идти, – говорит тренер, оставляя меня одного на этой дрейфующей льдине. – Приятно познакомиться, Макс. Удачи. – Тренер шагает обратно в магазин, и мне больше негде и не за кем спрятаться.
– Когда ты прилетел? – спрашиваю я Макса. Я оставляю тон небрежным, потому что он теперь здесь, и я больше не могу его избегать. Последнее, что я хочу, – чтобы он увидел, как меня кроет.
Поэтому я подавляю нервозность. Я научился этому, когда был ребенком, следуя за Каем по брошенным зданиям и темным переулкам. Ввязываясь в передряги, которые меня пугали, при этом зная, что нельзя показывать слабость, а то мне надерут задницу. Это маска, которую я надеваю каждый раз, когда выхожу на лед, выступая против парня, готового к матчу. Ничего личного, но какую-то смуту мы вносить должны. Боль – часть игры. Если бы мы боялись потерять зубы, мы бы сидели дома и занимались вязанием.
– Этим утром, – отвечает Макс. – Я сел на ночной рейс.
Черт, он взбешен. В своей тихой язвительной манере. Чем мягче он говорит, тем очевиднее, что твоя жизнь в опасности.
– Зашел к тебе домой, но тебя уже не было.
– По четвергам у меня рано начинаются пары.
– Что ж, – говорит он, кивая на кафе в нескольких зданиях от нас. – Я хотел взять кофе, прежде чем попробовать зайти к тебе попозже. Раз уж мы здесь, присоединишься ко мне?
Я же не могу отказать, так ведь?
– Да, конечно.
Мы садимся в кабинку у окна, и официантка тут же подходит, чтобы наполнить наши чашки. Я не люблю кофе, но выпиваю свой слишком быстро, слишком рано, обжигая язык, потому что не знаю, что еще делать со своими руками, и потому что так у меня не дергается колено.
– Наверное, начну, – говорит он.
Вторая самая надоедливая черта Макса – он всегда выглядит так, словно сошел со съемочной площадки семейной комедии начала 2000-х. Он один из тех вечно веселых отцов с модной стрижкой, рубашкой в клетку и жилеткой от дорогого бренда спортивной одежды, хотя ты никогда не видел, чтобы этот мужик ходил в поход.
Может быть, это взаимосвязано: я не могу воспринимать его всерьез, когда он похож на персонажей из сериалов, которые я никогда в детстве не смотрел, потому что у нас не было кабельного телевидения. Один из тех пап, которые заставили нас по-другому взглянуть на настоящих мужчин, отсутствовавших в нашей жизни. Такие дети, как я, были воспитаны на лжи, рассказываемой сценаристами и воплощающей фантазии их собственного поломанного детства.
– Очевидно, я прилетел сюда, потому что у нас с тобой не получалось связаться по телефону, – продолжает Макс. – Еще я подумал, что, возможно, этот разговор нам лучше провести с глазу на глаз.
Это не к добру. Теперь я думаю, что надо было сначала поговорить об этом с мамой. Вполне возможно, что, учитывая мое нежелание идти на контакт, у нее не было другого выбора, кроме как оставить меня на милость Макса. Перестать помогать финансово, больше никакой учебы, больше никакого дома. Перестать плыть по течению на моем самодельном плоту.
– Я знаю, что мы за эти годы не так много общались, Конор. В есть моя вина. – Не совсем такое вступление я предвидел. – Для начала я хочу сказать: хоть я и не одобряю те действия, которые ты предпринял, я могу понять, почему ты сделал такой выбор.
Что?
– Я знаю, как сильно в этом возрасте эмоции берут над нами верх, и иногда, когда давление со стороны оказывается на больной точке, мы принимаем решения и поступаем так, как в другом случае никогда бы не стали. Ты совершил большую ошибку. Ты солгал. Мне, но, что важнее, своей матери. Из твоего первого звонка я понял, как сильно это не давало тебе покоя. Но меня обнадеживает то, что хоть тебе понадобилось для этого намного больше времени, чем нам бы хотелось, ты все же признал свою ошибку. Теперь предстоит самое сложное, – говорит он с нерешительной улыбкой. – Взять на себя ответственность.
– Должен сказать: ты воспринимаешь это лучше, чем я ожидал, – говорю я ему. – Я бы понял тебя, если бы ты сильнее разозлился.
– Признаюсь, моей изначальной реакцией было удивление. Потом, может быть, злость. Затем я вспомнил, как вел себя в девятнадцать. – Официантка возвращается, чтобы опять наполнить наши кружки, и он делает длинный глоток кофе, а мне остается гадать, какие проблемы Макс мог найти на свою голову в Брайаре в дни своей юности. – В общем, я хотел сказать, что мы все имеем, черт возьми, право на несколько проколов.
Я выдавливаю из себя улыбку, услышав, как он ругается. Ты как будто впервые осознаешь, что папа из ситкома «Полный дом» снимался в пошлейшей стендап-комедии.
– Я рад, что ты рассказал нам правду, Конор, и, на мой взгляд, мы можем просто забыть об этом и двигаться дальше.
– И все? Серьезно?
– Ну не может же твоя мать посадить под домашний арест двадцатиоднолетнего парня с другого конца страны, – говорит он с усмешкой.
Это кажется ловушкой.
– Я думал, вы заставите меня уйти из университета или хотя бы перестанете платить за учебу.
– Это было бы контрпродуктивно, ты так не думаешь? Каким образом прерывание твоего высшего образования было бы действенным наказанием?
– Я думал, что у тебя будет желание перестать мне помогать. Финансово. – Это было бы более чем справедливо, учитывая, как я с ним поступил. Все мое благосостояние завязано на банковском счете Макса. Он поддерживает нас всех. Можно было без натяжки предположить, что он пересмотрит эту договоренность.
– Конор, возможно, и был бы прок в том, чтобы велеть тебе найти работу, трудиться восемьдесят часов в неделю, при этом все равно не получая достаточно денег для аренды и завершения учебы, – будь ты кем-то другим. Но тебе не нужно, чтобы кто-то объяснял, какой это сложный мир и сколько стоит доллар. Тем более я. – Он ставит кружку. – Вы с твоей матерью пережили достаточно лишений. Если повесить на тебя еще больше, то никакой пользы это не принесет, и, сказать по правде, какой бы финансовый ущерб ни нанесла твоя ошибка, это незначительная сумма по сравнению с той ценностью, которую имеете для меня вы.
