– Ты не спал? – спросила она настороженно.
– Проснулся как раз вовремя, чтобы застать конец вашего разговора. Не беспокойся, я ни словечка не понял… У тебя такое лицо… Что-нибудь случилось?
– Ничего особенно страшного, – сказала Эржи с принужденной улыбкой. – Просто сложилось так, что мне придется уйти прямо сейчас. Навсегда. И закрыть за собой все проходы.
Она сбросила покрывало на кровать и принялась одеваться – быстро, но без всякого волнения. Перехватив мой взгляд, улыбнулась почти спокойно:
– Немного времени есть, но надо поторапливаться. Будем прощаться? Я с радостью задержалась бы еще и проводила тебя в поход, но они где-то совсем близко.
– Кто?
– Скажем, охотники. На таких, как я.
– Там? – я показал на закрывавшую «дверь» портьеру.
– Здесь, – серьезно сказала Эржи. – Совсем близко. Здешние соратники тех, кто нас преследовал там…
Я поступил согласно въевшемуся рефлексу: выскочил из постели и оделся в пожарном темпе, сунул пистолет в кобуру, натянул сапоги. Не все еще понимал, но осознал уже, что нам сейчас предстоит прощаться, а прощаться в исподнем…
– Много их? – спросил я.
– Вряд ли. Несколько человек.
– Черт, Эржи, – сказал я. – У меня в этом здании рота солдат. Если я подниму тревогу…
– …то получится совершенно ненужная огласка, – сказала она тоном, каким нянька учит жизни маленького несмышленыша.
– Действительно… – смущенно пробормотал я, остывая от первого запала. – А туда, – я показал на портьеру, – они за тобой не пройдут?
Глупость сморозил. Попасть туда они могли только через мою комнату. Автомат под рукой, в комнате напротив – Паша с автоматом, дом набит вооруженными бойцами…
– Не беспокойся, – почти весело рассмеялась Эржи. – Я хорошо все закрою, они не умеют… Проводи меня.
Я прошел следом за ней через спальню к портьере. Остановившись возле нее и повернув ко мне серьезное лицо, Эржи сказала:
– Когда я уйду, пару минут не отдергивай портьеры, хорошо?
Я кивнул, и она бросилась мне на шею, объятия и поцелуи были суматошными, исступленными, мы оба знали, что никогда больше не увидимся. Не знаю, сколько это продолжалось, наконец она оторвалась от моих губ, прошептала на ухо:
– Мне было с тобой очень хорошо… Прощай и постарайся вернуться с войны…
– Прощай, – сказал я так же тихо и выпустил ее из объятий.
Она ушла за портьеру, тщательно задернув ее со своей стороны. На всякий случай я отошел на пару шагов. За портьерой, совсем рядом, протрещало что-то, напоминавшее электрические разряды, совсем негромкие, из-за краев портьеры вырвались отблески бледно-сиреневого короткого сияния, повеяло озоновой свежестью, как после грозы. На этом все и кончилось.
Я добросовестно засек по часам четыре минуты и сидел в кресле, выкурив две сигареты. Чертовски хотелось хлопнуть стакан токайского, одна нетронутая бутылка еще осталась, – но я сдержался: до подъема оставалось с полчаса, и не следовало с утра появляться перед подчиненными, дыша свежим перегаром.
Решив, что теперь можно, подошел к портьере, за которой скрылась Эржи, отдернул ее наполовину. Там опять была только картина. Самая настоящая – я увидел кракелюры, потрогал пальцами жесткий холст. Восемнадцатый век остался там, где ему и полагалось, – в прошлом. И Эржи давно умерла – как только вернулась в свое время, умерла для меня окончательно и бесповоротно. Даже если дожила до старости…
Подошел к портрету, отдернув на сей раз портьеру на всю ширину. Это уже был никакой не портрет: и Эржи там не было, и красивого хрустального графина (стоявшего сейчас у меня в шкафчике, потому что Иштван к нему прикасаться отказался наотрез). Только стол на одной-единственной вычурной ножке и два высоких стакана на нем. То же самое – кракелюры, жесткий холст под пальцами…
В голове у меня царил совершеннейший сумбур. Все это оказалось настолько диковинным, что с трудом умещалось в сознании: тайные общества, тайные знания, дверь из нашего века в восемнадцатый, девушка, с помощью картины сумевшая перенестись на двести лет вперед… В одном я не сомневался: все это не было ни сном, ни каким-нибудь колдовским наваждением (в которые я не верил и не верю). Все это было в реальности. И Эржи. Ее золотой крестик и сейчас висел у меня на шее – но чему он мог послужить доказательством? Как и распятия с шильдиками, лежавшие в ящике ночного столика. Да я и не собирался ничего никому доказывать, так и промолчал сорок лет…
Вычурная ручка двери повернулась вниз, потом вернулась в прежнее положение – кто-то хотел войти и, убедившись, что дверь заперта изнутри, постучал. Это был, конечно, кто-то из своих, прекрасно знавший, что в армии не стучатся. Иштван не стал бы нажимать на ручку без стука, обязательно постучал бы – тихо, деликатно, а не громко и уверенно, как стучали сейчас.
Точно, свои: в коридоре стоял комиссар Янош с двумя своими молчаливыми спутниками.
– Доброе утро, товарищ капитан, – сказал он чуточку торопливо. – У меня к вам срочное дело, со штабом дивизии согласовано…
– Доброе утро, – сказал я, в глубине души даже обрадовавшись, что появился повод отвлечься от всего, что только что, никаких сомнений, бесповоротно завершилось. – Проходите.
И посторонился. Успел еще подумать, что постель не заправлена и сразу видно, что на ней спали двое, но поздно как-то исправлять положение. Да и какое им, в конце концов, дело?
Первым шагнул к столу (про себя досадливо поморщившись: никто, разумеется, не убрал остатки вечернего ужина) – и услышал, как за моей спиной звонко защелкнулась задвижка. Недоуменно обернулся и тут же получил несколько жестоких ударов – под дых, под горло, по голове над правым виском, – так что и дыхание перехватило, и сознание помутилось. Как в каком-то полубреду чувствовал, что меня хватают, волокут, бесцеремонно швыряют в кресло, что-то, похоже, веревки, перехватывают кисти рук и грудь…
Окончательно я пришел в себя, когда под нос сунули пузырек с чем-то резко, остро пахнущим, пожалуй, даже не нашатырем – голова моментально прояснилась, удушья не было. Хватило одного взгляда, чтобы оценить свое крайне незавидное положение: ноги связаны на всю высоту сапог, руки связаны впереди, да вдобавок от ворота до пояса качественно привязан к креслу.
Янош сидел напротив и бесстрастно разглядывал меня, выпуская дым в сторону.
– Прежде всего прошу прощения за столь бесцеремонное обращение, капитан, – сказал он. – Право, искренне жаль, что пришлось так с вами обойтись. Но вряд ли вы согласились бы беседовать со мной мирно, оставаясь со свободными руками и с оружием… Давайте сразу внесем ясность. Мы не шпионы и не диверсанты, мы вообще не имеем отношения к вашему противнику. Мы вам не враги. – Он жестко, одними губам улыбнулся. – Пожалуй, лучшая аналогия будет – путники, которые случайно встретились на дороге, поговорили и разошлись. Нас абсолютно не интересуют ваши дела, а вас не должны интересовать наши.
