— Здесь двадцать восемь рагов, — сказал ему Кетелин. — Все, что осталось от денег, вырученных за твоего жеребца. На остальные мы закупили провизию для бедных в засушливый год.
— Ты знал, кто я, когда я пришел сюда, отец?
— Знал.
— Почему же ты разрешил мне остаться?
— Любой человек способен искупить свои грехи, даже Проклятый. Наш долг — любить тех, кого любить невозможно, и тем открывать их сердца Истоку. Сожалею ли я об этом? Да. Сделал бы я то же самое снова? Да. Если ты помнишь, я просил тебя об услуге. Ты по-прежнему согласен оказать ее мне?
— Разумеется.
— Я посылаю Брейгана в Мелликан, с письмом к Старейшинам. Возьми его с собой и проводи до столицы.
— Брейган — чистая душа. Не боишься, что я испорчу его?
— Что поделаешь? Он действительно чист душой, неопытен и мало что знает о жестокости этого мира. Если он сумеет сохранить свою чистоту, дойдя с тобой до Мелликана, из него выйдет хороший монах. Если нет, то ему лучше поискать себе другое поприще. Прощай, Скилганнон.
— Мне больше нравилось, когда ты звал меня братом Лантерном.
— Брат Лантерн умер у наших ворот, Скилганнон. Он ушел, когда пролилась кровь, но когда-нибудь, возможно, вернется, Я буду молиться об этом. А теперь ступай — мне больно смотреть на тебя.
Скилганнон молча вышел. Стоявший за дверью Наслин сжал ему руку.
— Спасибо тебе, брат.
— За что спасибо? За жизнь?
— За то, что дал мне мужество остаться. Я не философ — вздохнул Наслин. — Быть может, Кетелин прав. Быть может, мы должны дарить свою любовь миру и не противиться, когда мир терзает нас. Не знаю. Но если я мог бы выбирать, кому оставить жизнь — Кетелину или булочнику Антолю, я знаю, кого бы выбрал. А ты смелый человек, и я тебя уважаю. Куда ты пойдешь теперь?
— Сначала в Мелликан, а потом — не знаю.
— Да пребудет с тобой Исток, куда бы ты ни направился.
— Боюсь, что мы с ним раззнакомились. Всего тебе хорошего.
Глава 5
Рабалин лежал тихо, зная, что если шевельнется, дракон увидит его. Он чувствовал огненное дыхание плечом, грудью и левой стороной лица. Оно обжигало. Рабалин зажмурился, чтобы самому не видеть дракона, и лежал, изо всех сил сдерживая крик. Потом его затрясло. Дракон куда-то подевался, и Рабалина сковал жестокий холод, значит, место дракона занял демон мороза. Тетя Атала рассказывала ему об этих созданиях, живущих на дальнем севере. Они подкрадываются к домам и замораживают больных и слабых. Холод, если на то пошло, был хуже драконьего жара — он пробирал до костей.
Рабалин привстал на колени и открыл глаза. Маленькую ложбину окружали кусты и деревья. Сквозь ветки просачивался слабый солнечный свет. Рабалин подобрал с земли толстый сук и огляделся, ища демона. Пот стекал ему в глаза.
Демона не было. Дракона тоже. В горле пересохло, лицо и руки отчаянно болели.
— Приснилось, — сказал Рабалин вслух. Дрожь усилилась. Легкий ветерок холодил его нагое, мокрое от пота и росы тело, как зимняя буря. Рабалин поднялся на нетвердые ноги, присел под кустом и застонал. На бедре вздулись пузыри, кожа там лопнула. Он лег. Здесь как будто было теплее. На несколько мгновений ему стало почти совсем хорошо. Потом тепло стало расти, и он заново облился потом.
Перед глазами стояли нож, бьющий Тодхе в шею, и мертвая тетя Атала у горящего дома.
Дракон вернулся, но теперь Рабалин смотрел на него без страха. Туловище золотое, чешуйчатое, голова длинная и плоская. Огонь, обжигающий Рабалина, шел не из пасти, а из глаз. Какие они яркие, смотреть больно.
— Уйди, — прошептал Рабалин. — Оставь меня.
— Бредит, — сказал дракон.
— Ожоги воспалились, — отозвался другой голос. Рабалину снилось, что он плавает в прозрачном озере.
Вода приятно освежала кожу, но солнце сильно припекало лицо и руку. Он хотел нырнуть поглубже, но не смог. Там сидела на стуле тетя Атала. Да это и не озеро вовсе, понял Рабалин, просто мелкое корыто.
— Где ты был, мой мальчик? — спросила тетя. — Уже поздно.
— Прости, тетя. Я сам не знаю, где я был.
— Думаешь, он умрет? — спросил кто-то тетю Аталу. Рабалин не видел, кто это говорит, а тетя, не отвечая, разматывала клубок, но не из пряжи, а из огня.
— Свяжу тебе теплый плащ на зиму.
— Не надо, — сказал Рабалин.
— Чепуха. Плащ выйдет просто чудесный. Пощупай, какая шерсть.
Она поднесла огненную пряжу к его лицу, и он закричал.
Тьма захлестнула его. Потом свет забрезжил снова, и Рабалин увидел престранное зрелище. Над ним стоял на коленях какой-то человек, а из-за его плеч выглядывали с любопытством две образины — одна темная, с узкими золотыми глазами, как у волка, другая бледная, с щелястым ртом, где торчали острые зубы. Обе хари колыхались, точно сотканные из дыма.
— Ты меня слышишь, Рабалин? — спросил человек, будто и не видя их.
Лицо было знакомое, но Рабалин так и не вспомнил, чье оно, и сон снова овладел им.
Когда он наконец очнулся, боль от ожогов стала терпимее. Он лежал на земле, укрытый одеялом, с повязкой на левой руке. Рабалин застонал. Давешний человек тут же склонился над ним. Рабалин вспомнил, что это один из монахов, и сказал:
— Я тебя знаю.
— Верно. Я брат Брейган. — Монах помог Рабалину сесть и дал ему напиться. Рабалин осушил медную чашу до дна. — Где это ты так обгорел?
— Тодхе поджег дом моей тетя.
— Какое несчастье! Твоя тетушка не пострадала?
— Она умерла.
К ним приблизилась другая фигура — в бахромчатой безрукавке, с обнаженными до плеч руками. На правой, ниже локтя, красовался черный паук. Рабалин взглянул ему в глаза и только теперь узнал другого монаха, брата Лантерна.
— За тобой охотятся, парень, — сказал он. — В город возвращаться тебе нельзя.
— Знаю. Я убил Тодхе. Жаль, что так вышло.
— Придется ему пойти с нами, — сказал брат Брейган.
— Что он будет делать в Мелликане? Попрошайничать?
— У меня там родители, — сказал Рабалин. — Я найду их.
— Значит, решено, — кивнул Брейган. — Отдыхай пока. Я положил на твои ожоги примочки из трав. Какое-то время будет больно, но потом, думаю, все заживет.
Рабалин снова погрузился в озеро сновидений. Когда он проснулся, было темно, и сны рассеялись, как туман — кроме одного. В памяти остался страшный топор и человек с глазами, как зимнее небо.
Утром брат Лантерн дал Рабалину свою запасную рубашку и штаны. Рубашка, сшитая из мягкой ткани, которую Рабалин никогда раньше не видел, блестела на солнце. На груди у нее, на бледно-голубом поле, была вышита золотом маленькая змейка, свернувшаяся и готовая к удару.
