Скилганнон застонал и вскочил с каменной кромки. Даже теперь он не мог вообразить себе Дайну, не вызвав в памяти образ Джианы.
— Ты любишь меня, Олек? — спросила Дайна в их первую брачную ночь.
— Разве можно тебя не любить? О такой, как ты, мужчина может только мечтать.
— Любишь всем сердцем?
— Я постараюсь сделать тебя счастливой и не возьму себе других жен и наложниц. Это я тебе обещаю.
— Отец предостерегал меня против тебя. Олек. Он говорит, что ты был влюблен в королеву, что все мужчины об этом знают. Ты спал с ней?
Не спрашивай меня, Дайна. Прошлого больше нет, а будущее — наше. И эта ночь тоже наша. Слуги ушли, луна светит ярко, и ты самая прекрасная женщина на свете.
Его мысли прервал топот лошадиных копыт. С запада приближались три всадника, солдаты с белыми гребнями на шлемах. Скилганнон стоял спокойно, поджидая их. По маленьким круглым щитам без всякой эмблемы он не мог определить, к какой армии они принадлежат.
Головной всадник, с жидкой светлой бородкой, натянул поводья и молча уставился на Скилганнона холодными голубыми глазами. Двое остальных, поравнявшись с ним, ожидали приказаний.
— Ты из этой деревни? — спросил наконец кавалерист — негромко, с легким восточным акцентом. Возможно, он датианин, подумал Скилганнон.
— Нет, просто шел мимо.
— Беженец?
— Пока нет.
— Что это значит?
— Это значит, что я не вижу причин бежать и прятаться. Вы можете напоить лошадей, если требуется.
— Твоего разрешения никто не спрашивал. — В глазах всадника вспыхнул гнев.
— Это ваш отряд убил жителей того хутора? — спросил Скилганнон, указывая на сгоревший дом вдалеке.
Всадник откинулся назад, скрестив руки.
— Ты слишком дерзок для безоружного, прохожий.
— Зачем мне оружие? Мне хорошо. Солнце греет ласково, вода холодная. Я ни с кем не воюю.
— Весь мир сейчас воюет, — резко бросил другой солдат, молодой и безбородый, с черными волосами, заплетенными в две косицы.
— Тантрия — еще не весь мир.
— Мне убить его, командир? — спросил юноша, взглянув на белокурого. Тот, пристально посмотрев Скилганнону в глаза, ответил:
— Нет. Напоите коней. — Он спешился и ослабил подпругу.
Скилганнон, отойдя немного, присел на низкую изгородь. Командир, передав коня солдатам, подошел к нему.
— Откуда ты? — спросил командир.
— С юга.
— А идешь куда?
— В Мелликан.
— Город скоро падет.
— Полагаю, вы правы. Долго я там не задержусь.
Офицер, сев на изгородь рядом со Скилганноном, оглянулся на сожженный дом.
— Это не наша работа, хотя могла быть и наша. Что за дело у тебя в Мелликане?
— Я сопровождаю послушника, который хочет принести там монашеский обет, и мальчика, который ищет своих родителей.
— Значит, ты не наашанский гонец?
— Нет.
— На руке у тебя паук — разве это не наашанская татуировка?
— Наашанская. Некоторое время я служил королеве, но больше уже не служу.
— Ты понимаешь, что я обязан либо убить тебя, либо отвести в наш лагерь?
— Вас для этого слишком мало — а впрочем, я понимаю, конечно.
— Вот-вот, — улыбнулся офицер. — Как случилось, что столь выдающийся воин взял на себя такую мелкую задачу?
— Меня попросил об этом человек, у которого я в долгу.
— Понятно. Долги надо платить. Дело чести. Говорят, будто наашанская армия готовится выступить против нас. Как по-твоему, правда это?
— Вы сами знаете, что правда.
— Да, — печально подтвердил офицер. — Королева-колдунья одурачила нас всех. Вместе мы могли бы дать ей отпор, а теперь каждый десятый в наших рядах убит. И чего ради? Датия и Доспилис недостаточно сильны, чтобы удержать Тантрию. Как скоро, по-твоему, придут наашаниты?
— Как только падет Мелликан. Но это всего лишь догадка. Я не имею никакой связи с Наашаном.
Офицер надел свой шлем с лошадиным плюмажем, затянул ремешок и подал Скилганнону руку.
— Счастливо тебе добраться, наашанит.
Скилганнон слез с изгороди. Когда их ладони сомкнулись в пожатии, офицер завел левую руку за спину, и в ней сверкнул тонкий кинжал. Скилганнон, не пытаясь вырваться, лбом двинул офицера по носу, и кинжал, нацеленный в горло, лишь слегка оцарапал ему затылок. Крутнувшись влево, Скилганнон вывернул кавалеристу правую руку. Тот вскрикнул. Скилганнон отпустил его, отскочил назад и выхватил из ножен Мечи Дня и Ночи. Двое солдат тоже обнажили оружие.
— Ты отменный боец, наашанит, — сказал командир, — но ты ведь понимаешь, что я должен был попытаться. Мои люди донесли бы на меня, если б я отпустил тебя просто так. Ты уж не обижайся.
— Ты глуп. — Голос Скилганнона дрожал от сдерживаемой ярости. — Я не хотел тебя убивать. Ты мог бы жить, и твои люди тоже. — С этими словами он прыгнул вперед. Молодой солдат с черными косами сумел отразить удар золотого клинка, но серебряный вспорол ему горло. Второго Скилганнон насадил на меч, как на вертел, вытащил клинок и отступил, чтобы падающий труп не задел его.
Вытерев и спрятав мечи, он приблизился к офицеру. Тот, пятясь, вытащил свою кавалерийскую саблю.
— Я годы потратил на то, чтобы отвыкнуть от насилия, — сказал Скилганнон. — Молодчик вроде тебя не способен понять, как трудно мне приходилось.
— У меня жена и дети, — промолвил кавалерист. — Я не хочу умирать. Не здесь. Не так бесславно.
— Ладно, иди, — вздохнул Скилганнон. — Я заберу ваших лошадей. Когда ты пошлешь за нами погоню, мы будем уже далеко.
Он прошел мимо офицера к лошадям. Стоило ему повернуться спиной, тот бросился на него с поднятой саблей. Скилганнон обернулся, и металлический кружок с зазубренными краями рассек офицеру горло.
Кавалерист упал на колени, пытаясь зажать рану пальцами. Скилганнон подобрал стальной круг и опустился на колени рядом с умирающим. Тот, сотрясаемый дрожью, попытался еще раз глотнуть воздух и испустил дух.
Скилганнон вытер оружие о его рукав и пошел забирать лошадей.
— Ты что такой грустный? — спросил Рабалин, садясь за стол напротив Брейгана. Казалось, что пустой дом скучает по людям, в страхе покинувшим его.
— У меня сердце разрывается при виде всего этого, Рабалин. Здесь жили не солдаты, а мирные люди. Они растили свой урожай и любили друг друга. Не понимаю, как могут люди творить такое зло.
Рабалин промолчал. Он убил Тодхе, а убийство — злое дело. Он, однако, знал, как это начинается. Его толкнули на это ярость, горе и страх. Тодхе тоже был зол на него, потому и поджег его дом.
