На закрытии фестиваля Коля вышел на сцену в белой рубашке под галстук, стройный, двадцатилетний. Он произнес тронную речь. Все, как в Голливуде: поблагодарил родителей, режиссера, группу. Зал слушал замерев. Родители Коли находились в зале, преисполненные гордости. Коля был вполне продвинут, но все-таки видно, что даун. Неправильно собранный человек. Лишняя хромосома. Язык плохо помещался во рту, поэтому речь была невнятна. Но понять можно. И можно понять, сколько труда за всем этим стоит и сколько невидимых миру слез.
Коле вручили приз. Он поблагодарил и ловко спустился со сцены.
Гена Сидоров умер рано. Природа использовала его на полную катушку и потеряла к нему интерес.
Во время фестиваля ко мне подошла Лия Ахеджакова – смешная и маленькая. Подняв свое личико, она проговорила:
– Старше нас только молодогвардейки.
Имелось в виду: Инна Макарова и Нона Мордюкова.
Сейчас уже нет и их. Поколение тихо уходит, уступая место следующему. На фестивале появились новые актриски-стрекозки. Я с интересом и без ревности наблюдала за своей сменой. «Здравствуй племя, молодое, незнакомое». Вперед я не лезла, на банкетах не тусовалась. Смотрела на происходящее спокойно и хмуро, как старая собака смотрит на молодняк.
Однажды возле лифта я столкнулась с молоденькой актрисой, дочерью знаменитого барда. Она была такая хрупкая, что хотелось взять ее и приподнять. Я, естественно, этого не сделала. Просто ждала лифт. И вдруг эта девушка проговорила, глядя в пол:
– Вы мой самый любимый автор. Если бы мне сказали, что сегодня я вас увижу, я бы не поверила…
О! Как своевременно были сказаны эти бесхитростные слова. Они были произнесены молодым, новым человеком на ярмарке тщеславия. Значит, я еще есть. «Я царь еще», а не старый пыльный тапок, который пора задвинуть под диван.
Подошел лифт. Я в него не вошла. Пропустила девушку. Мне надо было побыть одной. Пережить легкий стресс. Радость – это тоже стресс.
Последний просмотр кончился поздно. Я шла по своему этажу и вдруг увидела Ираклия с Тамарой. Он воровато заталкивал ее в свой номер.
«Кобель, – подумала я. – А Тамара – дура».
Если бы можно было войти в номер Ираклия и сказать Тамаре: «Иди домой…»
Можно-то можно, но меня никто не спрашивал.
На другое утро во время завтрака я подсела к Ираклию. Он смотрел на меня невинным взором.
– Ей двадцать, а тебе шестьдесят, – сказала я.
– Ну и что?
– Тамара не может найти ровесника?
– Может. Но она сказала, что ей с ровесниками скучно. Они все козлы.
– А с тобой не скучно?
– Нет. Со мной интересно.
– Ты испортишь ей жизнь.
– Почему это?
– Потому что ей после тебя со всеми будет неинтересно.
– Что в этом плохого?
– То, что ты поматросишь и бросишь. У тебя Нана.
– Нана – это небо. А Тамара – фейерверк на ночном небе.
– Слова, слова… – сказала я. – А у девочки жизнь.
Ираклий выпил кофе и поднялся из-за стола. Впереди у него расстилался длинный радостный день. Обретя Тамару, он перечеркнул сорок лет, которые их разделяли, и теперь стал молодым и бессмертным.
На закрытии фестиваля Ираклий и Тамара сидели врозь. Ираклий на восьмом ряду партера, а Тамара у черта на куличках.
Время от времени Ираклий оглядывался и искал ее глазами. Скучал, но прятал. Боялся, что его засекут и донесут Нане. Измена дойдет до жены, а это должно оставаться под грифом секретности, потому что Нана – небо, а Тамара – фейерверк. Взлетит в вышину, рассыплется искрами и устремится вниз, истаивая по дороге. И нет ничего.
Вернувшись в Москву, Ираклий неожиданно почувствовал себя как чеховский Гуров из «Дамы с собачкой». Он стал звонить ей по телефону, маяться. Появилась потребность говорить о ней, кому-то рассказывать. Но кому? Не хватает, чтобы дошло до Наны.
Ираклий набрал себе учеников на режиссерских курсах, но государство платило копейки. Смысл курсов – общение с молодыми. Это немало. Серьезная душевная подпитка. Черпаешь энергию из нового поколения. Все равно что пьешь чистую воду из хрустального источника.
Ираклия не оставляла мысль: повидать Тамару. Слетать в Сочи на выходные, как это сделал Гуров. Но Тамара облегчила задачу: она сказала, что прилетит сама. И прилетела.
Ираклий встретил ее в аэропорту и привез в свою московскую квартиру. Квартира была большая, но захламленная. Книги почему-то лежали на полу, в углах. На кухне тек кран. Тяжелая капля равномерно стучала об раковину.
– У тебя кран течет, – заметила Тамара.
– А это всегда, – ответил Ираклий. – Где бы я ни жил, у меня везде течет кран. Даже не знаю почему.
– А я знаю.
– Почему?
– Стерлись прокладки. Надо заменить.
– Ну, это целый геморрой, – отмахнулся Ираклий. Он не выносил хозяйственных проблем.
На другой день Тамара вышла из дома, нашла хозяйственный магазин и купила резиновые прокладки, пассатижи и разводной ключ.
Она заменила все стершиеся прокладки, и когда Ираклий вернулся с работы – сразу почувствовал перемену. Кран молчал. Тишина была непривычной и напрягала. Чего-то не хватало.
Тамара больше не сворачивала волосы в наушники. Откидывала со лба и собирала в тяжелый хвост. Предлагала миру свое молодое, чистое лицо, безо всякой косметики. Единственное украшение – счастье, которое светилось в ее глазах и играло в кончиках губ. «Чему она так радуется?» – удивлялся Ираклий.
Их любовь была совершенно бесперспективной. На второй чаше весов: Нана, сын Миша, внук Патрик, двадцать пять общих прожитых лет, привычка, недвижимость и немецкая страховка – гарант здоровья. Но Тамара была беспечна, не задавала вопросов ни Ираклию, ни самой себе – жила сегодняшним днем.
В один из дней она отправилась в магазин ИКЕА, купила книжные полки. К полкам Тамара добавила саморезы и шуруповерт, который топит саморезы в стене.
Вернувшись домой, Ираклий не узнал свою квартиру. Углы были пустые и чистые. А все книги взлетели на полки, и стена смотрелась пестрой. Разнообразные корешки книг делали цветовую гамму.
Ираклий был поражен. Тамара вела себя непривычно. Московские подруги Ираклия считали, что главное их украшение – недоступность. Это их ценность, как бриллиант в царской короне. И за доступ к бриллианту полагается все: и подарки, и слова, и клятвы в верности.
Тамара приезжала к Ираклию исключительно за тем, чтобы украсить его жизнь: убрать в доме, накормить, обрадовать. Она квасила капусту, солила рыбу. Тамары не было заметно в доме. Она растворялась как воздух в лесу. Ираклий этим дышал. А когда она уезжала, дышать становилось нечем.
