Мысли о Майяри выпорхнули из головы, и Ранхаш мрачно уставился на горланящих мужчин. Огонь злобы всё сильнее и сильнее охватывал его и требовал свободы.
– А давайте выпьем за баб! – один из весельчаков, пошатываясь, поднялся и вскинул вверх руку. – Чтоб покрасивей и подешевле!
Ему вторили одобрительные вопли, а Ранхаш помрачнел ещё больше: вспомнилась красивая Майяри. Дождавшись, когда соседи осушат стаканы (из-за внезапно проснувшегося уважения к выпивке), харен аккуратно надел на горлышко бутылки собственный стакан, переставил её на пол и упёрся сапогом в край стола. И, выждав секунду-другую, от души пнул его. Тяжеленный стол тараном скользнул вперёд и под оглушительные вопли снёс стол веселящихся оборотней вместе с ними. Мужчины попадали на пол, со звоном посыпались пустые и ещё полные бутылки, в воздух взметнулись осколки и брызги, сопровождаемые отчаянными криками.
– Ах ты бзыря! Чего утворил, морда кривая?!
Четыре пары раскрасневшихся глаз уставились на донельзя спокойного обидчика, который вольно сидел на стуле и мрачновато смотрел на них. Первым вскочил тяжеловатый коренастый оборотень, в отличие от своих товарищей не придавленный столом или стулом, и, схватив пустую бутылку, пошёл учить наглеца вежливости. Харен даже не встал. Ногой подтянул соседний стул, схватил его за спинку и извернул таким образом, что одна из ножек аккуратно прошла между ног разгневанного оборотня и, мягко подтолкнутая вверх, брякнула по «бубенчикам». Мужчина взвыл, выронил бутылку, но не успел даже согнуться, харен встал, подсёк его стулом под колено и, дождавшись, когда противник рухнет спиной на пол, опустил сверху стул. Не ударил, просто опустил, пригвоздив его к полу. И неторопливо шагнул в сторону, чтобы другой противник смог обрушить тяжёлую лавку на место, где он недавно стоял. Лавка обрушилась на деревянное сиденье, и оборотень под ним завопил. От ужаса, а не от удара: вся мебель в таверне теперь была крепка, как дика.
Мужик с лавкой и разогнуться не успел, как Ранхаш схватил его за волосы и ударил лицом о ту же лавку. Послышался хруст, стон, харен развернулся, пинком в грудь отшвырнул следующего противника и развернулся, чтобы разобраться с четвёртым, но, увы, расторопные подчинённые, последовавшие за ним в таверну, уже скрутили его.
– Господин, зачинщики схвачены, – вперёд выступил кряжистый как дуб черноволосый оборотень, подменяющий Рладая в его отсутствие, по имени Вирикий. Словно высеченное из дерева лицо не дрогнуло, когда не удовлетворённый короткой схваткой харен пристально посмотрел на него.
Оборотень выстоял, преданно смотря на господина глубоко посаженными маленькими глазками и не выражая ни малейшего сомнения, что тот изволил помешать злодеям разнести приличное заведение, а не сам являлся оным. Вирикий служил харену уже очень давно и повидал многое. Пьяного господина в том числе. И недовольный дарен нравился ему больше пьяного. Лучше уж притвориться, что тот ведёт себя правильно, потому что пьяный дарен – это всегда очень злой дарен.
Ранхаш постоял, обозрел разбросанную посуду, опрокинутые столы и стулья, проигнорировал испуганные взгляды других посетителей и деловито охлопал карманы стонущего оборотня. Вытащил из-за пояса кинжал, отцепил пустой кошель и тяжёленький мешочек с каким-то порошком.
Вирикий тем временем одними жестами (ткнул в подчинённого, указал на тень харена, на дверь и провёл пальцем по горлу, обозначив этим срочность) отправил посыльного к господину Шидаю: мол, нужны лекарь и откупные, ну чтоб заплатить за учинённый вред. А харен развязал мешочек, попробовал порошок на язык и медленно, холодно, в своей обычной манере произнёс:
– Ношение взрывного порошка в городе строго запрещено. В тюрьму их.
Отцепив от пояса оборотня что-то ещё, Ранхаш посторонился, давая место неуверенно переглядывающимся подчинённым. Пока они осматривали карманы других пострадавших и с облегчением убеждались, что этих действительно есть за что отправить в тюрьму (а не как последний раз, когда господин, протрезвев, сам себя распорядился посадить на четверо суток за дебош), харен подошёл к столу, за которым спокойно обедали двое горожан, и, выудив из продолговатого короба коричневатую трубочку, запалил её от свечи. Поплыл сладковатый запах табака, и тени, замерев, напряжённо уставились на господина, с удовольствием затянувшегося сигаретой.
Выпустив клубы дыма, Ранхаш поманил застывшего хозяина и потребовал:
– Плащ.
Тот пришёл в себя и торопливо сдёрнул с крючка одежду.
– Оплата, – харен указал на валяющийся на полу кошель и уверенно вдел руки в рукава.
Он нисколько не шатался, выглядел совершенно трезвым и вменяемым, но хозяин отчего-то опасался открывать рот. Наклонившись, Ранхаш аккуратно снял с горлышка стакан, поставил его на пол и, взяв бутылку с дикой, направился на выход, дымя сигаретой.
– Оглушить? – тихо-тихо предложил один из теней Вирикию.
– Поздновато, – сквозь зубы ответил тот. – Уже закурил. В таком состоянии у него бдительность и реакция просто запредельные. Господина Шидая ждём, он его заманит домой.
– Там же день, толпы горожан!
– Ну так мигом наружу и разгоните всех! Тёмные, он же порошок забрал! Живее, трясси!!! А вы этих оттащите!
Оставив пару оборотней, чтобы те отконвоировали случайно выявленных нарушителей, охрана поторопилась наружу, чернильными сгустками выскальзывая на залитую солнечными лучами улицу.
– Эй, молодцы, – хозяин обратился к теням, которые остались вязать нарушителей, – и часто вы теперь облавы тута устраивать будете?
Те переглянулись и невесело хмыкнули.
– Не боись, отец, не чаще раза в пятьдесят лет, – ответил один из них.
– Сплюнь, – товарищ сам сплюнул. – С этими бабами наперёд знать нельзя.
– Да шо уж там, заглядывайте, – пробасил хозяин.
Через пятьдесят лет как раз и столы можно на новые поменять.
Глава 60. Птичка, каменное сердце и любовь
Прижавшись глазом к щёлке, Лоэзия, приоткрыв рот, наблюдала за своим похитителем. Он сидел на кривоногом табурете спиной к потухшей печи. В её зеве краснели углями догоревшие ветви, и отливал матовым блеском закопчённый бок горшка. Девушка досадливо закусила губу. Он опять не притронулся к еде. Отодвинул в сторону накрытые тканью хлеб и мясо и разложил на столешнице книгу.
Выпрямившись, Лоэзия отступила вглубь комнаты и уже привычно уселась перед полыхающей печью на шкуру. Жар опалил лицо и окрасил щёки румянцем, напоминая о детстве, когда она ещё не считала нужным слушаться взрослых, которые считали, что сидеть на коврике перед камином неприлично. Сердечко опять сжалось от тоски по дому, Маришу и Юдришу, слабо всколыхнулся страх перед неизвестным. Похититель так и не сказал, зачем удерживает её. Камень он достать не пытался, говорить с ней не говорил. Только изредка отвечал на вопросы, но, чтобы заговорить с ним, требовалась недюжинная смелость. Впрочем, смелость уже начала просыпаться, всё же постоянно бояться сложно. А вместе со смелостью пришло и любопытство.
