Федон. Сказать правду, Эхекрат, я часто удивлялся Сократу, но никогда раньше не приходил от него в такое восхищение, как тогда. В том, что он нашелся, что сказать, ничего странного, пожалуй, нет. Но меня особенно удивило, прежде всего, то, как ласково, как благожелательно, с какою любовью отнесся он к рассуждениям обоих юношей, затем, как тонко он заметил, какое впечатление произвели на нас их речи, наконец, как великолепно он излечил нас [от нашего смущения] и как сумел нас, словно обратившееся в бегство побежденное войско, воспламенить и направить на то, чтобы мы со вниманием и участием следили за дальнейшею беседою.
Эхекрат. Как он этого достиг?
Федон. Я расскажу тебе об этом. Я сидел по правую руку от него, около его ложа, на скамеечке. Сократ сидел гораздо выше меня. Гладя меня по голове и ероша мои волосы на затылке – он иногда и раньше имел привычку играть моими волосами, – Сократ сказал:
– Завтра, Федон, пожалуй, ты острижешь свои прекрасные волосы?
– Вероятно, да, Сократ, ответил я.
– Нет, не острижешь, если послушаешься меня.
– Как так? – спросил я.
– Еще сегодня, – сказал Сократ, – и я остригу свои волосы и ты должен будешь остричь свои, если беседа наша прервется и мы не в состоянии окажемся ее воскресить. И я, если бы был тобою и если бы нить беседы от меня ускользнула, поклялся бы, на подобие аргосцев, отпустить волосы только тогда, когда одержу победу над доводами Симмия и Кебета.
– Да, – сказал я, – но есть поговорка: с двумя и Геракл не справится.
– Ну, – заметил Сократ, – так пригласи меня на помощь, словно твоего Иолая, пока еще светло.
– Хорошо, – сказал я, – я зову тебя на помощь, но не как Геракл, а как Иолай – Геракла.
39
– Это безразлично, – сказал Сократ. – Но прежде всего примем меры предосторожности, чтобы с нами чего-нибудь не приключилось.
– А что может приключиться? спросил я.
– Как бы, – продолжал Сократ, – нам не стать «мизологами», наподобие того, как бывают «мизантропы». Нет большего несчастия, как испытывать ненависть к рассуждениям. – «Мизология», как и «мизантропия», происходят одним и тем же путем: последняя возникает от сильного и безотчетного доверия к кому-либо. Мы считали человека вполне справедливым, порядочным, надежным, а, немного спустя, оказалось, что он человек негодный, вероломный. То же самое оказалось с другим человеком и т. д. Когда это испытываешь часто, особенно в отношении тех, кого считал самыми близкими себе, лучшими своими друзьями, в конце концов, после нескольких таких неудач, начинаешь ненавидеть всех и думать, что вообще вполне порядочных людей нет. Разве ты не замечал, что именно так бывает?
– Очень даже замечал, – сказал я.
– Не позорно ли это? – продолжал Сократ. – Не ясно ли, что такой человек берется распоряжаться людьми, без практического знания дел человеческих. Ибо, если бы он поступил в данном случае со знанием дела, он стал бы думать о людях, как то и на деле бывает, что честных и негодных людей, как тех, так и других, очень немного; что большинство людей занимает среднее между ними место.
– Как так? спросил я.
– Так же, – отвечал Сократ, – как, бывает и с очень малым и с очень большим. Как ты думаешь? Что иное случается встретить так редко, как человека или очень высокого или очень маленького, или такую же собаку, или что-либо тому подобное? Или человека быстрого или медленного, или безобразного или прекрасного, или белого или черного? Не замечал ли ты, что крайняя степень всех таких свойств встречается редко и в небольшом числе, то же, что занимает средину между ними, попадается в большом обилии?
– Замечал, – ответил я.
– Не находишь ли ты, – продолжал Сократ, – что, если бы устроено было состязание на подлость, то и тут очень мало людей оказались бы победителями?
– Вероятно, так, – отвечал я.
– Вероятно, – подтвердил Сократ. – Но здесь сходства между рассуждениями и людьми нет – я последовал в этом случае за тобою потому, что ты теперь меня навел на это; – сходство между ними бывает тогда, когда кто, не владея искусством рассуждения вообще, уверует в справедливость какого-нибудь рассуждения, а затем, немного спустя, признает его ложным, – хотя иногда оно, действительно, таково, иногда же нет, – и будет относиться так же и к другим и к третьим рассуждениям и т. д. Тебе известно, что люди, навострившись в противоречивых рассуждениях, начинают, в конце концов, думать, будто очи самые мудрые люди, будто они одни только и понимают, что ни в делах, ни в речах нет ничего здравого и определенного, но что все сущее просто-таки, как в Европе, находится в постоянном приливе и отливе и ни на один миг не остается на одном месте.
– Истинную правду ты говоришь, сказал я.
– Создалось бы, Федон, – продолжал Сократ, – жалкое положение, если бы в ком-либо существовало некое истинное и твердое рассуждение, которым можно что-либо выяснить; если бы оказалось, при ближайшем рассмотрении этого мнения, что доводы, казавшиеся истинными, в одном случае таковы, в другом – нет; если бы человек, вместо того, чтобы обвинять самого себя и свое незнание, что доводы, казавшиеся истинными, в одном случае таковы, а в другом – нет, в конце концов, под влиянием разочарования, охотно переложил вину с себя на самые рассуждения, и, в течение остальной жизни, стал бы постоянно ненавидеть и поносить рассуждения вообще и, таким образом, лишился бы возможности постигнуть истину и знание сущего.
– Клянусь Зевсом, – сказал я, – печальное создалось бы положение.
40
– Итак, – продолжал Сократ, – прежде всего остережемся этого. Не допустим вместе с тем закрасться в нашу душу и такой мысли, будто в рассуждениях нет ничего здравого; наоборот, скорее признаем, что мы сами-то еще не здравы, что нам следует крепиться и стремиться достигнуть этого здравия. Тебе и всем прочим это важно и для дальнейшей жизни, мне – ради ожидающей меня смерти: я опасаюсь, как бы мне в настоящее время не отнестись ко всему этому не как любителю мудрости, но, по примеру людей очень необразованных, как любителю спора. Ведь те люди, о которых я говорил, во время какого-нибудь спора заботятся не о предмете спора, но стараются о том, чтобы то, что они утверждают, показалось истинным и для присутствующих. И, мне кажется, что в данном случае я буду отличаться от них только одним: я буду заботиться не о том, чтобы всем присутствующим показались истинными мои утверждения – это только так, мимоходом, – но чтобы мне самому мои утверждения показались вполне истинными.
– Я рассуждаю, любезный друг мой (посмотри, как своекорыстно!), так: если то, что я утверждаю, справедливо, то прекрасно было бы самому убедиться в этом; если же смерть конец всему, то во время, остающееся до смерти, я не стану докучать присутствующим своими сетованиями. Впрочем, такое мое неведение будет недолго продолжаться – это было бы бедою; оно, немного погодя, окончится. – После таких приготовлений, Симмий и Кебет, я приступлю к моему рассуждению. Вы же, если хотите меня послушаться, вовсе не заботьтесь о Сократе, но заботьтесь, гораздо более, об истине. Если найдете мои слова справедливыми, соглашайтесь со мною; в противном случае, всяческими доводами опровергайте меня, имея в виду, чтобы я, в порыве усердия, не обманул одновременно и вас и себя самого и не уподобился пчеле, которая, ужалив человека, улетает.
