Мысль и чувство
Эти представления о происхождении религии – взгляд с точки зрения современной психологии – в некотором отношении просто обновленный вариант представлений Эдуарда Тайлора: первоначально люди придумали богов и духов, чтобы объяснить необъяснимое. По сути дела, Тайлор даже смутно предвидел нынешний акцент на реципрокном альтруизме: «С тех пор было принято считать, что духовные сущности влияют на события материального мира и управляют ими и жизнью человека; подразумевалось, что они поддерживают связь с людьми, а людские поступки доставляют им удовольствие или неудовольствие, и вера в их существование естественным, можно даже сказать – неизбежным образом, рано или поздно должна была привести к активному поклонению и умилостивлению»28.
Тем не менее в расстановке акцентов есть разница. Когда Тайлор говорит, что вера в богов «естественным образом приводит» к их умилостивлению, он, по-видимому, имеет в виду, что этот прогресс был естественным логически – что размышления о нем в конце концов приводят к заключению, что боги удовлетворятся, если обеспечить их уважением и пищей. В отличие от Тайлора, эволюционный психолог мог бы подчеркнуть, насколько кровный характер носит эта заинтересованность в умилостивлении; она ощущается как правильный поступок. Часто высмеиваемое упоминание Тайлора о «древних философах-дикарях» (см. главу 1) действительно относится к бесстрастному, отчужденному размышлению в большей степени, чем к тому, которое происходило на самом деле в головах людей. Некоторые характеристики разума, подкрепляющие религиозные убеждения, – «когнитивные» черты, управляющие нашей «интеллектуальной жизнью», но вместе с тем пронизанные чувством.
Разнообразие религиозного опыта
Помимо нашей ментальной аппаратуры для сознательных размышлений о причинно-следственной связи – аппаратуры, сформированной эволюцией реципрокного альтруизма, – существуют и другие внутренне присущие нам инструменты для принятия во внимание причинно-следственной связи, и некоторые из них действуют почти исключительно на уровне чувства.
Например, в те времена, когда наши предки еще не знали, что болезни переносят микроскопические организмы, естественный отбор, по-видимому, восполнил этот пробел в знаниях, внедрив в наши гены отвращение к вещам, способным вызывать болезни. К этому выводу психолог Пол Розин пришел, изучая отвращение29. Он считает, что неслучайно все, что вызывает отвращение у людей повсюду – разлагающиеся трупы, экскременты, тухлое мясо, – опасно для нашего здоровья.
Но каким бы безыскусным ни выглядело чувство отвращения, оно содержит в себе определенную метафизику: чувство, что некоторые предметы в корне нечисты и излучают незримую ауру скверны, создавая зону ужаса. Паскаль Бойер предполагал, что отвращение – наша «система логических выводов о заражении» – могло привести в действие представления о ритуальном загрязнении, фигурирующие во многих религиях30. (Вспомните грех, который так раздражал богиню моря из главы 1, – не выброшенные предметы, загрязненные близостью к выкидышу.)
Существует и еще одна особенность человеческого разума, которая могла иметь отношение к религиозному опыту, и, подобно «системе логических выводов о заражении», является способом принятия во внимание причинно-следственной связи без сознательных размышлений о ней. В сущности, она появилась в наших генах настолько задолго до осознанного рационального мышления, что имеется у всех млекопитающих. Ее называют «ассоциативным обучением».
Когда пес обжигается о камни, которыми обложен догорающий лагерный костер, в дальнейшем он обходит такие камни стороной. Что происходит в голове у пса, сказать трудно, но, скорее всего, там нет пространных размышлений о причинно-следственной связи между огнем и горячими камнями, или же между горячими камнями и паленой шерстью. Предположительно пес всего лишь приобретает нечто вроде страха перед этими камнями, страха, который побуждает его вести себя так, словно он понимает связь между камнями вокруг догорающих костров и паленой шерстью. Однажды мне довелось выгуливать золотистого ретривера по улице мимо перекрестка, на котором несколько недель назад его сбила машина. По мере приближения к перекрестку собака шагала все медленнее и опасливее, пока наконец не остановилась, отчаянно сопротивляясь любым попыткам сдвинуть ее с места. Казалось, в ее представлении злополучный перекресток окружен чем-то вроде жуткой ауры, и чем он ближе, тем острее ощущается эта аура.
Следы примитивного механизма обучения такого рода в человеческом мозге могут побудить людей считать некоторые предметы и места населенными злом – подобные представления есть в разных религиях. Отсюда, вероятно, и чувство ужаса, которое некоторые антропологи связывают с примитивным религиозным опытом.
А как же чувство благоговения, которое также отождествляли с религиозным опытом – в первую очередь немецкий теолог Рудольф Отто, который считал, что трепет в первобытной религии зачастую неразрывно связан со страхом? Был ли этот трепет изначально «сконструирован» естественным отбором для какой-либо нерелигиозной цели? Безусловно, чувства такого типа иногда охватывают людей, столкнувшихся с другими, гораздо более могущественными. Менее могущественные из них начинают раболепствовать, в отчаянии умоляя о пощаде. (Во время войны в Персидском заливе 1991 года, после нескольких недель американских бомбардировок иракские солдаты были настолько потрясены, что пали на колени и целовали руки первым американцам, которых увидели, хотя эти американцы были журналистами.) С другой стороны, это прагматичный шаг, самое разумное, что можно предпринять в конкретных обстоятельствах. Однако инстинкты и эмоции питают его в равной, если не в большей мере, чем осознанная стратегия. Шимпанзе поступают примерно так же. Столкнувшись с опасным противником, они либо идут на конфликт с «демонстрацией угрозы», либо, если противник чересчур силен и опасен, выказывают покорность.
Неизвестно, какие чувства испытывают при этом шимпанзе, но у людей, согласно сообщениям, возникает нечто вроде благоговейного трепета. Это чувство, естественным образом направленное на других людей, по-видимому, облегчало теологическое толкование природы: если неистовая гроза вызывает то же чувство, что и вспыльчивый и могущественный враг, нетрудно вообразить себе, что вспыльчивый враг скрывается и за грозой.
Даже шимпанзе временами способны на слабое подобие этого понятийного скачка. Приматолог Джейн Гудолл наблюдала, как шимпанзе реагировали на грозу или водопад демонстрацией угрозы. Она предположила, что «трепет и удивление, лежащие в основе большинства религий», могут корениться в «таких первобытных, недоуменных взрывах эмоций»31.
Но все это не означает, что возможность достоверного религиозного опыта следует отрицать. Едва ли научное мировоззрение исключает предположение о том, что некоторые состояния сознания подводят нас ближе к тому, что мистики называют «высшей реальностью» – или хотя бы к тому, что достойно называться «божественным». Но защитники религии поступили бы опрометчиво, делая ставку, как предположил Отто в труде «Священное», на достоверность притязания, что на заре истории религии в основу лег некий мистический опыт, опыт откровения, не поддающийся натуралистическому объяснению. Потому что чем больше мы узнаем о запутанном и порой иррациональном характере природы человека, тем легче становится объяснить происхождение религии, не прибегая к подобным ухищрениям. Религия возникла из мешанины генетически обусловленных ментальных механизмов, предназначенных естественным отбором для сугубо приземленных целей.
