Эти масштабы не привели плененных мыслителей Израиля к неизбежной идее единственного всемогущего божества, но легко представить себе, как некоторых из них подталкивают в этом направлении. Ведь любой бог, который пользуется целой империей как орудием наказания, должен быть весьма могущественным. Эта парадоксальная логика – чем страшнее угроза твоему народу, тем могущественнее должен быть твой бог, – вновь всплыла в VIII веке, когда великая Ассирийская империя изводила весь Израиль и опустошала его часть.
Когда Исайя мимоходом ссылается на слова Яхве «о, Ассур, жезл гнева Моего», он изображает вовсе не заурядное божество13. Этот бог предположительно держал в кулаке самого Ассура, грозного бога ассирийской империи.
Книга Исайи была написана в сравнительно комфортных условиях юга, в Иуде – царстве, которому ассирийцы досаждали, но не разоряли его, подобно северному Ефрему. И напротив, основополагающая теологическая реакция на подчинение вавилонянам исходила от людей, выдержавших основную тяжесть удара при завоевании, а затем в роли пленников в чужой земле, обдумывавших последствия этого завоевания. Вот еще в каком отношении израильский монотеизм стал следствием «масштабности» вавилонского завоевания: монотеистическую теологию сформировали люди, которые прочувствовали на себе всю серьезность последовавшей травмы. Они не просто увидели, как завоевали их землю: у них на глазах их земля исчезла, вдобавок после того, как они стали свидетелями разрушения самого материального из символов их государственности – храма официального бога их народа. После этого им пришлось жить среди людей, говорящих на ином языке, и поклоняться другим богам. Это был кризис не просто национальной безопасности, но и национального самосознания.
Эти два показателя масштабности – значительность геополитического поражения Израиля и глубина психологической травмы – предоставили на выбор два базовых варианта теологии и сделали один из них неприемлемым. Во-первых, израильтяне могли просто прийти к выводу, что их бог проиграл бой; Яхве приложил все старания, но был вынужден подчиниться могущественному Мардуку, государственному богу вавилонян. Однако идея поражения национального бога никогда не прельщала ни израильтян, ни моавитян, ни народы в целом, а в данном случае была почти невыносима. Ибо если Яхве проиграл эту битву, то самым унизительным образом. Его храм, его дом, был разрушен, его народ похищен. Представлять своего бога после столь унизительного проигрыша – почти что считать этого бога мертвым. А в те времена и в той части мира отношение к национальному божеству как к мертвецу означало, что мертва и его нация. Божественная, национальная и этническая принадлежность были, в сущности, неразделимы.
В итоге остался второй вариант: сделать вывод, что такой исход – воля самого Яхве. Но если так, значит, Яхве еще могущественнее, чем было очевидно ранее. Ведь вавилоняне покорили грозных ассирийцев. Если управление Ассирией как «жезлом гнева Моего» свидетельствовало о силе Яхве, какого же смысла был исполнен тот же его поступок по отношению к покорителям Ассирии? Яхве сам обращает на это внимание израильтян в то время, как ширится вавилонское наступление: «Посмотрите между народами и внимательно вглядитесь, и вы сильно изумитесь; ибо Я сделаю во дни ваши такое дело, которому вы не поверили бы, если бы вам рассказывали. Ибо вот, Я подниму Халдеев [вавилонян], народ жестокий и необузданный, который ходит по широтам земли, чтобы завладеть не принадлежащими ему селениями… И над царями он издевается, и князья служат ему посмешищем»14. Вообразите, каким могущественным надо быть, чтобы выставить на посмешище их – сделать так, чтобы они неосознанно наказали себя сами! Тогда их бог Мардук – марионетка!
В этом и заключается ирония возникновения монотеизма в Израиле. Как отмечал Марк Смит, «по своей политической силе Израиль стоит на нижней ступени, а свое божество, наоборот, возводит в ранг повелителя всей вселенной»15. Такая логика может показаться извращенной, тем не менее это логика. Бог, который управляет действиями величайшей империи из всех известных, – это бог, способный управлять самой историей.
Однако нейтральный характер слова «логика» вводит в заблуждение. Религия всегда представляла собой взаимосвязь мысли и чувства. Исследуя эмоциональную текстуру теологии пленения, ее логике можно придать утонченность. И кроме того, мы наконец можем ответить на вопрос, какого рода божеством был авраамический бог в тот момент, когда он стал единственным истинным богом – Богом с большой буквы.
Второе пришествие Исайи
Ни один библейский автор не обращается к этим вопросам более непосредственно, чем пророк Исайя. Это не тот же самый Исайя, который писал о направленной против Израиля агрессии Ассирии VIII века, сидя на своем шестке в Иуде. Тот Исайя, с чем в настоящее время соглашаются исследователи, ограничен первыми тридцатью девятью главами Книги пророка Исайи. Следующие пятнадцать (если не больше) глав написаны преимущественно во время пленения, более чем столетие спустя, вероятно, в Вавилоне. Этот другой Исайя – «Второисайя», или «Девтероисайя», – наглядный пример тому, как пленение повлияло на теологию израильтян. Второисайя называет пленение «горнилом страдания» и не имеет себе равных среди библейских авторов по описанию результатов работы этого горнила16.
В главах Второисайи нередко встречается прямая речь Яхве. Скромностью он не отличается. «Я Господь, и нет иного; нет Бога кроме Меня». «Я, Я Господь, и нет Спасителя кроме Меня». «Я первый и Я последний». «Прежде Меня не было Бога, и после Меня не будет». «Я Господь, Который сотворил все, один распростер небеса и Своею силою разостлал землю». «Я образую свет и творю тьму»17. И так далее. Неудивительно, что библеисты ссылаются на Второисайю как на ориентир. После векового господства пророков «только Яхве», не смевших выходить за пределы монолатрии, монотеистические декларации наконец обрели ясность и силу.
Однако в этом тексте прослеживается и второй мотив, который привлекает по меньшей мере такое же внимание исследователей, как и монотеизм. Если Яхве действительно, как утверждает Второисайя, «Бог всей земли», тогда возникает вопрос о том, какую позицию по отношению ко всей земле он занимает. И какими же будут отношения Израиля с остальным миром после того, как страдания Израиля прекратятся? Ответ, как обычно, вдохновляет. Бог обещает «возвестить народам суд». Всеобщий он не потому, что силен, а из-за своей обеспокоенности, и это распространение сочувствия наделяет Израиль важной миссией. В часто цитируемом стихе Яхве говорит: «Я сделаю Тебя светом народов, чтобы спасение Мое простерлось до концов земли»18.
Это возвышающее толкование Второисайи популярно среди христианских и иудейских мыслителей, признающих, что с темной стороной Яхве, как мы уже убедились, можно столкнуться повсюду в Библии. Да, говорят они, Яхве выказывает некий национал-шовинизм и нетерпимость на заре своей истории, что подтверждают Книга Иисуса Навина и Второзаконие, но в конце концов он обретает зрелость, а мы – бога, озабоченного благоденствием всех людей. После многовековых конфликтов с другими народами Израиль задается целью спасти их; свыше на него возложена задача глобального просвещения. Можно сказать, что его мировоззрение совершает поворот от игры с нулевой к игре с ненулевой суммой, а народы мира переходят из категории «заклятых врагов» в категорию «потенциальных новообращенных».
