Ильицкий, к его чести, даже не стал закатывать глаза, только махом допил остатки виски из бокала.
— К слову, я очень люблю собак, - покосилась на него Эллочка.
— Мы поняли, ma cherie, - погладила ее по плечу Долли. – Степан Егорович, а чем именно занимаетесь вы в городской полиции? Ведь вы не сами ловите грабителей? Это же так опасно! Une telle terreur![14]
— Нынче уж не сам, - вежливо улыбнулся дамам Кошкин, в то время как Ильицкий потянулся за початой бутылкой. – Не так давно я имел честь получить повышение и с тех пор все больше занимаюсь бумажными делами.
— Вот как… - не удержавшись, вздохнула я, поняв, что Степан Егорович на этот раз мне не помощник.
А Долли обрадовалась:
— И слава Богу, я считаю! А что повышение – тем более хорошо.
Впрочем, ее муж как будто тоже расстроился:
— Стало быть, про это нашумевшее убийство на Дворцовом мосту вы мало что сумеете сказать?
— Увы…
— Ах, Вальдемар, отчего ты поднимаешь эту тему! C'est comme un cauchemar[15]. Варвары, просто варвары… Бедная madame Хаткевич. Бедные ее детки. Говорят, будто она ездила к любовнику – а как считает полиция?
— Долли! – покраснел даже ее супруг и скосил глаза на свояченицу, совершенно пунцовую.
— Ну а что такого, Вальдермар! Эллочка уж не дитя… Сам подумай: в восемь часов вечера, на каком-то мосту, а из сопровождения лишь горничная. Что вы думаете, Степан Егорович?
— Полиция как раз выясняет, куда госпожа Хаткевич ездила… - неловко ответил Кошкин.
— Да, но как вы думаете?
— Долли, душа моя, какая же разница, был любовник, али нет, ежели бедняжку убили революционеры!
Кошкин нахмурился, и вечер перестал быть томным:
— С чего вы взяли? Насчет революционеров.
— Так в газетах с утра о том пишут, - запросто ответил Владимир. - Неужто не читали? Некий тайный источник им сообщил, будто это какой-то то ли «Рокот», то ли «Ропот». Народники-революционеры, короче говоря.
Кошкин излишне резко поднял на него прямой и цепкий взгляд:
— Владимир Александрович, уверяю вас, что полиция подобными сведениями не располагает. Откуда взялся сей «тайный источник», верно, одни газетчики и знают. Вы верите всему, что пишут в газетах?
— Нет, но…
— Согласитесь, Степан Егорович, что и полиции может быть еще не все известно, - на редкость мудро рассудил их Женя. – И, потом, вы сами говорите, что больше волокитою бумажной теперь занимаетесь, а не расследованием непосредственно.
Кошкин пожал плечами и миролюбиво согласился.
А я, меж тем, изо всех сил прислушивалась к негромкому разговору дам – он мне казался куда интересней.
— Так жалко бедняжку Ксению Тарасовну, - вздыхала Долли. – В прошлом месяце мы с Вальдемаром были на вечере у Комаровых, и там были представлены графине Гарской, которая, разумеется, была приглашена в свое время на свадьбу генерала. Так вот, говорят, он хоть и пожилой уж, генерал-то, но мужчина хоть куда. И моложавый весь из себя, и с усами! А уж в кителе-то белом… Charmant![16] Медали во всю грудь!
Я не удержалась и все-таки спросила:
— Говорят еще, будто генерал был первым браком женат когда-то. Не слышали ли вы, Долли?
— А как же не слышать, Лиди! – с готовностью подхватила наша гостья. – Умерла бедняжка.
— Тоже умерла?
— Умерла, да не так совсем, разумеется! – Долли наклонилась к самому моему уху и страшным шепотом поведала: - Дочка родная ее в могилу загнала. Неуместным своим поведением. S'est enfuie avec l'homme![17]
Глаза ее горели, Долли ждала, что я отвечу на такую восхитительную сплетню.
— О чем шепчутся наши прекрасные дамы? – вовремя поинтересовался ее муж.
— О, Вальдемар, мужчинам это не будет интересно: я рассказывала Лиди, что уже немодно, чтобы юбка книзу узкою была – чем шире, дорогуша моя, тем лучше. И рюшей, рюшей чтоб в три яруса! – отворачиваясь, Долли выразительно мне подмигнула.
Глава VII
Чай я велела Катюше подать в гостиную. Здесь в беседу о моде включилась Эллочка, и вскоре я лишилась возможности вставить хотя бы слово. Женя с Владимиром курили у раскрытого окна и неспешно вели разговор о положении дел на Балканах, где в самом разгаре был очередной конфликт. Степан же Егорович, которого ни политика, ни мода особенно не интересовали, с любопытством изучал содержимое книжного шкафа – а полюбопытствовать там было над чем.
Иные семьи в резных изящных шкафчиках за стеклом хранили дорогой фарфор, выписанные из Европы безделушки и шкатулки натурального камня. А в последние годы еще весьма модным стало иметь вещицы в японском стиле. В нашем же доме ежели и имелись какие-то ценности, то это были книги. По сути все, что нашла я в Жениной квартире, явившись сюда молодой хозяйкой – залежи пыли, вездесущий Никита с его курочкой и бесчисленные стопки книг. На столе, в шкафах, на подоконниках. Под столом, под шкафом, под подоконником. Даже с покупкой вместительных стеллажей в кабинет все фолианты в них не уместились – пришлось расставлять шкафы в гостиной, спальне, а один небольшой прижился и в столовой.
— Увлекаетесь?.. – Когда я подошла, Кошкин указал взглядом вглубь книжной полки, а после как-то недоверчиво посмотрел на меня.
Я не сразу поняла отчего, а после разглядела корешок фолианта «Государственность и анархiя. Часть 2»[18], загороженный более безобидными книгами. И даже ахнула:
— Боже, нет, конечно! Право, понятия не имею, откуда это взялось…
Понятие я очень даже имела, оттого разволновалась пуще прежнего. В иные годы за подобную литературу могли и арестовать.
Кошкин поспешил успокоить:
— Не переживайте так: я из другого ведомства, мне дела нет до того, что вы или Евгений Иванович читаете. – Он улыбнулся тепло и как-то даже трогательно. И спросил: – Как ваши дела?
Весь этот вечер я долго, красочно и подробно рассказывала, как у меня дела. Однако об истинном их положении, о том, как скверно и муторно у меня на сердце, ни одной живой душе (и, кажется, даже своему мужу) поведать не смела. Но с Кошкиным я собиралась быть искренней – ибо как в воздухе нуждалась сейчас в его совете.
