А если бы мальчик в тот момент был подле коляски?..
— Не боишься ты после происшествия-то здесь бегать? – спросила я вполне искренне, подавая рубль за «Ниву» вместо положенных сорока двух копеек.
Признаться, я желала тогда всем сердцем, чтобы в момент убийства мальчишки здесь не было. Бог с ним, найду другого свидетеля. Лучше б его здесь не было и сегодня, и завтра, и вовсе никогда – да это уж глупые мечты.
— Волков бояться – в лес… Спасибо, мамзель! – Глаза мальчишки вспыхнули, когда он подсчитал копейки. – Еще чего изволите?! «Петербургский листок» хотите?
— Хочу. И «Новое время» давай. – Согласилась я и вновь полезла за кошельком – правда, уже медленней. – Ты что же видал, и как бомбу бросили?
— Видал… - помялся мальчишка. – И как барынька помирала видал. Я ж к ней как раз, к коляске евойной, бежал, когда клетчатый бомбу-то швырнул.
Через силу, стараясь казаться невозмутимой, я кивнула. И уточнила:
— Клетчатый?
— Ага. В шарфе он был большом, клетчатом – вот навроде платка вашего. До самых глазюк укутался.
Я снова кивнула, отмечая, что в газетной заметке хоть и сказано, что бросивший бомбу, был в шарфе – не уточнялось, что шарф клетчатый. Значит, мальчик видел даже больше, чем очевидцы, которых опросили газетчики.
— А откуда он взялся-то, Клетчатый? – поинтересовалась я, просматривая заголовки «Листка». – Тоже на извозчике приехал, или пешком?
— Энтого я уж не знаю, мамзель… - свел белесые брови мальчик, будто старался припомнить. – Я токмо и видал, как он стоял все у перил во-о-он там. Папироску смолил. А когда коляска барынева остановилась среди моста, так он от перил-то оттолкнулся и двинулся. Вразвалку так, неторопко. Уж когда с нею поравнялся, то бомбу и швырнул. Она прямо под днище коляски закатилась. Бутылка. А сам он – наутек. Мужики за ним погналися, да куда там. А прочий народ и вовсе на него не глядел – все мост тушили да над барыней охали.
Я уже не пыталась делать вид, что меня интересуют газеты.
— Так, говоришь, барынева коляска остановилась среди моста? Отчего же?
— Бог его знает. Извозчик остановил – с козел слез да стал удила на лошади поправлять.
— Среди моста?
Мальчик насупился:
— Как было, так и говорю, мамзель, истинную правду. Ваша воля не верить. Вы покупать-то что еще будете?
— Буду-буду, - торопливо кивнула я. – «Ведомости» давай. Да не одну газету, а на пять рублей сколько там выйдет, отсчитай. А потом с извозчиком что сталось? Тоже бомбой убило?
— Не… - мальчик мотнул головой, полностью занятый подсчетом. – Тьфу, сбился! Бомбой-то его не убило, швырнуло токмо в сторону – прямиком в воду. Вон, где перила поломаны, там он и стоял. Потоп, наверное. У меня, мамзель, токмо тридцать четыре штуки «Ведомостей» осталось, нету боле.
— Благодарствую… - я рассеянно приняла тяжелую кипу газет, не думая еще, что стану с нею делать.
После решительно отказалась от сдачи и вернулась к тому месту, где перила были сломаны. Перегнулась через перила, заглядывая в черные воды Невы. Утонул ли?.. Было здесь, прямо скажем, невысоко. И всюду плашкоуты, на которых держался мост – за них можно было бы зацепиться и по ним же взобраться обратно. Здесь, или чуть дальше, чтобы не привлекать внимания горожан.
Это, разумеется, ежели извозчик упал в воду, будучи еще живым. Меня чрезвычайно смущали бурые пятна, бывшие ничем иным, как кровью, которые перепачкали и торчащие обломки перил, и доски плашкоута внизу…
Но я не сдавалась. Не зная, куда деть скупленные газеты, я все-таки двинулась вдоль перил – медленно и тщательно высматривая внизу хоть что-то похожее на следы пребывания там раненого человека. И уже у самой набережной, там, где были береговые опоры моста со спускающимися в воду деревянными лестницами, вновь увидела бурые мазки крови. Значит, я права! Значит, извозчик, хоть и раненный, выбрался обратно на берег. Значит, он жив.
Воодушевленная сей догадкой, я теперь все силы решила бросить на то, чтобы пропавшего извозчика найти. У меня даже имелись кое-какие мысли, как это сделать – только нужна была помощь. Я выловила взглядом светловолосого мальчишку и поспешила обратно на середину моста.
— Еще газеток хотите, мамзель? – обрадовался он мне.
Я сходу присела возле мальчика, цепко ловя его взгляд.
— Тебя как звать? – спросила вместо ответа.
— Санькой, - признался тот.
— Ты не заметил ли, Санька, каков номерной знак был у барыневой коляски?
— Заметил… один-один-три-семь, - с готовностью назвал мальчик.
С такой готовностью, будто специально заучивал сей номер.
Я вздернула брови с удивлением, а мальчишка пристыжено опустил глаза. Возможно, это была та самая intuition[22], к которой настоятельно советовал прислушиваться мой дядюшка, но я поспорить была готова, что Санька уже называл кому-то этот номер. Или же его нарочно заставили вызубрить цифры…
— Извозчик из лихачей[23] был, - неохотно продолжил мальчик, ковыряя дощатую мостовую носком огромного, явно не по размеру ботинка. – И коляска у него лакированная, с дутиками. А вам зачем, мамзель?
Я не ответила, разумеется. Только посмотрела строго, а после вернула Саньке купленные газеты.
Глава X
Говорят, в Петербурге промышляют более десяти тысяч извозчиков. Зимою, когда крестьяне едут из деревень на заработки, и того больше. Впрочем, эти пришлые звались «ваньками», имели чуть живых лошаденок и скрипучие, норовившие развалиться на каждом повороте коляски. У почтенной публики «ваньки» спросом не пользовались – другое дело «лихачи». Те требовали за проезд никак не меньше трех рублей, но и лошади у них ухоженные, резвые, всегда сытые; коляски хоть и столь же плохи, как у «ванек», зато несут по улицам скоро, аж ветер свистит в ушах.
По утрам же, когда почтенная публика, их клиентура, еще пьет кофе, не помышляя выходить из дому, извозчикам на улицах тоже делать нечего – они вяло толкутся на вокзалах, у гостиниц, на крупных перекрестках. Главное, за каждым участком Петербурга негласно закреплялась своя гильдия извозчиков. Попасть в нее пришлым было не так уж просто – что весьма значительно сокращало масштабы моих поисков.
Ближайшая и самая крупная стоянка извозчиков располагалась на Синем мосту, что близь Исаакиевской площади. Обладала я этими бесценными сведениями исключительно благодаря дядюшке, а отчего те сведения до сих пор не выветрились из моей головы – одному Богу известно…
