— Право, двадцать рублей слишком малая плата за убийство жены генерала… - с сомнением ответила я.
— Сколько же, по-вашему, достаточно?! - Фустов будто вспыхнул – столько негодования было в его голосе. Впрочем, он быстро вернул свои прежние вежливо-безразличные интонации и меня упрекнул: - Вы необыкновенно циничны для столь молодой особы.
А я глядела на него задумчиво – даже нить рассуждений потеряла. Кажется, я понимала теперь, что Кошкин имел в виду, говоря о высокомерности господина Фустова. С детства не терплю, когда мне читают нотации и пытаются указать, какою мне следует быть. Даже мелькнула мысль, что с Глебом Викторовичем мы все-таки не сработаемся.
— Полагаю, ежели я и должна извиниться за оговорку, то перед родными Ксении Тарасовны – но не перед вами. Видит Бог, я сочувствую им всем сердцем, однако я не плакальщица на похоронах, я веду расследование.
Чуть вздернув подбородок, я отвечала Фустову прямым взглядом.
— Расследование веду я, - напомнил тот, с успехом выдерживая мой взгляд. А потом как ни в чем не бывало, продолжил: - Таковая сумма в двадцать рублей могла быть лишь задатком. К тому же неизвестно, сколько Харитонов уже успел потратить.
И то правда… - согласилась я мысленно.
А после исподтишка начала наблюдать за красивым, холеным лицом моего нового знакомого. Сколько он уже в полиции? Ему не более тридцати, и несколько лет из своей молодости он провел на учебе во Франции – значит, на службе государевой не так чтоб очень давно. Лет пять или шесть. И все же сумел столь многого уже добиться… Интересно, как удалось ему взлететь наверх, не набравшись по пути того самого цинизма, за который он столь высокопарно меня осуждает? Я размышляла о том с полминуты, покуда меня не прервали, и пришла к простому выводу – никак. Он притворяется.
Всем известно, что лучший способ показать свою высоконравственность – обвинять всех кого ни попадя в отсутствии оной.
Вопрос – зачем Фустову притворяться?
Ответить на сей вопрос я не успела: увидела через стекло, что к карете спешит некий мужчина с бородою и желтым[25] кушаком. Но это был не извозчик – слишком расторопно выскочил ему навстречу Фустов.
— Кажется, что-то есть! – успел сообщить он мне. И попросил: - Останьтесь здесь – не хочу, чтобы мои люди пока знали о вас.
Я согласилась, забравшись в самый угол и затихнув. Говорили мужчины недолго: переодетый в извозчика жестикулируя и указывая на Синий мост, сказал что-то господину Фустову, тот коротко кивнул и вновь забрался в карету:
— Не сглазить бы, но, кажется, нашли. Один из извозчиков оговорился таки, что у Фёдора Харитонова имеется женщина, проживающая на Расстанной, у самого Волкова кладбища. – Фустов поднял на меня взбудораженный предстоящей поездкой взгляд. – О результатах я непременно вам сообщу. Так где вас высадить?
Я, взбудораженная не меньше, даже не сразу поняла вопрос. А когда поняла, то возмутилась:
— На Расстанной и высадите. Я с вами, разумеется! Велите ехать немедля.
Глава XI
Мчались так скоро, как только могли: высока была вероятность, что извозчик Харитонов и теперь оправляется от ран у своей любовницы на Расстанной. Но надолго ли он там?
Точный адрес знали, это был доходный дом – каменный, но старый, ветхий и практически нежилой. Картеж из жандармских карет, дабы не привлекать внимания, остановился в подворотне на противоположной улице, и Фустов, спрыгивая на землю, как будто всерьез поинтересовался:
— Идете?
— Нет уж, благодарю, я неважно стреляю, - отозвалась я тотчас, плотнее запахивая на груди свой тартановый платок.
Фустов отстраненно кивнул, сосредоточенный, должно быть, на предстоящем задержании, которое могло вылиться во что угодно. В ожесточенную перестрелку, например.
— Подмоги бы дождаться, Глеб Викторович, – обратился кто-то невидимый мне. – Не готовились нынче к такому – ежели что не так пойдет, не выдюжим…
Фустов его оборвал:
— Управимся.
От Фустова я уже знала, что расследование непосредственно осуществлял Дополнительный штат Губернского Жандармского Управления в составе двенадцати унтер-офицеров под его, Фустова, началом. Однако сейчас унтер-офицеров я насчитывала лишь пятеро – а в ближайшее время кого-то из них запросто могли убить... Оттого, должно быть, они и перешучивались излишне громко и скабрезно, пытаясь за смехом спрятаться от дурных мыслей.
Но Фустов был не таков. Он грубо прикрикнул на офицеров, дабы вели себя прилично, деловито оправил мундир, откинул крышку кобуры и взвел курок. А после, не взглянув больше на меня, повел людей к крыльцу нужного дома.
А я заперла дверцу изнутри и тихо устроилась в углу казенной кареты. Отчего-то было мне не по себе. Вспомнилось некстати, что Расстанной эта улица называется потому как возят по ней покойников на Волково кладбище – расстаются навсегда. Не было бы то название пророческим…
Впрочем, опасения оказались напрасными – не прошло и четверти часа, как Фустов вернулся и постучал ко мне в стекло:
— Опоздали, - сказал, когда я приоткрыла дверцу. - Может, и был он там, да ушел давно.
Глеб Викторович был бледен и внешне спокоен. Только по тому, как сильно сжал он кулак, упершись им в стенку кареты, следовало догадаться о истинных его чувствах.
— А женщина? – спросила я. – Женщина обязательно должна знать, куда он отправился. Надобно с нею поговорить.
— Отчего вы решили, что обязательно? Напротив, едва бы он стал делиться. Впрочем, если хотите, можете с нею поговорить.
Он подал мне руку, приглашая выйти – а я растерялась, не готовая к столь ответственным действиям. Но попыталась скрыть это и уверено сошла на тротуар.
Своим людям Фустов представил меня, как важную свидетельницу, к которой следует относиться с почтением. Должна заметить, что немногие обрадовались этой новости, да и мне сделалось неловко. Фустову же как будто было все равно, кто и что о его решениях думает. Времени, что мы шли к парадной, мне хватило для осознания, что подчиненные жандармы относятся к нему, скорее, настороженно и с оттенком недоверия, чем как к уважаемому патрону. О причинах оставалось лишь гадать…
Один из унтер-офицеров, впрочем, был со мною чрезмерно галантен и, завел разговор, пока его патрон отвернулся:
— Подумать только, я ведь при господине Фустове канцелярией заведую, а показания такой прелестной свидетельницы упустил. – Je suis charmé de vous connaître, mademoiselle[26].
