— Дык… испужался, ваше высокоблагородие… Вы ж разбираться не станете. А на виселицу-то, ваше высокоблагородие, не больно охота, - он уже гораздо осмысленнее поднял глаза на Вильчинского.
— Будет тебе теперь виселица. Дурак ты, Харитонов, - беззлобно, будто в пустоту, сказал Вильчинский и скоро вышел.
* * *
Чуть позже я поняла, что Вильчинский значился начальником Дополнительного штата жандармов – того самого, которое было отдано в распоряжение Фустова на время расследования.
Здание отдельного корпуса жандармов в Петербурге располагалось по адресу Фуршататская, 40, но на Гороховой Вильчинскому тоже выделили кабинет – правда, куда менее просторный, чем у Фустова. Здесь и без того было накурено сверх меры, но Вильчинский, едва войдя, полез за портсигаром. Предложил мне, Фустову – но оба мы отказались. И закурил сам. Руки его чуточку дрожали, роняя пепел с папиросы на затоптанный ковер.
— Его и впрямь повесят? – спросила я, исподтишка рассматривая нового знакомого.
— А вам его жаль? – тот сощурился.
Вильчинский был несколько старше Глеба Викторовича, но едва ли ему исполнилось больше сорока. Он совсем не являлся красавцем и, вдобавок, лицо сильно портили мешки под его рыбьими глазами. В темно-русых волосах то там, то здесь поблескивала ранняя седина.
Он говорил по-русски правильно, должно быть этот язык давно уже был его родным. Однако характерные для поляков шипящие нет-нет, да проскакивали вместо звонких русских букв.
Правильного ответа на вопрос Вильчинского я не знала, но мне действительно было жаль извозчика.
— Вы правы, он дурак, - ответила я, не отведя взгляда, - но страх его попасться вам в руки мне понятен.
Вильчинский затушил папиросу и шумно вздохнул, не потрудившись ответить. Вместо этого снова спросил:
— Лидия Гавриловна, если я не ошибаюсь? Вы действительно располагаете важными сведениями по поводу убийства госпожи Хаткевич?
— Действительно, - ровным голосом ответил за меня Фустов. – Более того, я как ваш руководитель, Осип Вильгельмович, настаиваю, что Лидия Гавриловна должна участвовать в тех следственных действиях, в которых я посчитаю нужным. Могу я надеяться на вашу поддержку?
Тот же взгляд с прищуром внимательно всмотрелся в глаза Фустова, потом надолго переключился на меня – и его губы растянулись в делано приветливой улыбке:
— К вашим услугам, Лидия Гавриловна, - он светски поклонился. – Мне привычнее имя Юзеф, так прошу ко мне и обращаться.
И я вежливо кивнула в ответ, заранее уже зная, что другом своим, подобно Степану Егоровичу, я и Вильчинского, и Фустова едва ли смогу когда-нибудь назвать.
Глава XIII
Над Петербургом начинали сгущаться сумерки – я обнаружила это случайно, но тотчас вернулась мыслями к насущному делу. Дома Катюше было наказано отвечать, ежели что, будто я уехала подыскивать хрустальную люстру в столовую…
С господами Фустовым и Вильчинским мы еще раз оговорили положение дел. Ставить под сомнения показания извозчика Харитонова мужчины не собирались: вероятнее всего, он и правда не подозревал о готовящемся убийстве, а Клетчатый, он же Студент, рассчитывал, что бомбой непременно убьет и свидетеля, способного его опознать. Не подумал, что извозчик проявит деликатность, и, чтобы не мешать влюбленным, сойдет с коляски вовсе.
— Все же – почему Студент? – решилась уточнить я. – Он молод? Или был с учебниками? Почему?
Вильчинский поморщился, приняв мои слова за глупость, а Фустов терпеливо объяснил:
— Харитонов хорошо рассмотрел его лицо и запомнил – штатный художник уже делает портрет с его слов. Говорит, Клетчатый не так уж молод, ему около двадцати пяти. Худощав, высок, кучерявые волосы и глубоко посаженные глаза. Нос прямой, чуть длинноватый. На шею намотан большой клетчатый шарф – вся нижняя половина лица скрыта. Одет в длинное бесформенное пальто, руки все время держит в карманах. Да, и на голове у него студенческая фуражка с синим околышем[28].
— Едва ли он в самом деле студент, - вслух подумала я. – Ведь это след. Должно быть, фуражку надел, чтобы сбить полицию с толку.
Вильчинский, поджигая новую папиросу, вкрадчиво мне ответил:
— Как-никак практически каждый из задержанных «народовольцев» в прошлые года бывал либо студентом, либо отчисленным студентом. И возраст здесь не показатель: ежели платить нечем, то они и по десять лет, бывает, учатся.
Мне показалось, или Вильчинскому я действительно пришлась не по душе? Что касается меня, то, хоть рассуждения Вильчинского и были логичны, я все-таки не согласилась с тем, что это был студент.
К семи часам все насущные темы себя исчерпали. Кроме, разве что одной – Незнакомки, что потревожила мой дом. Я ведь изначально и связывалась с господином Фустовым только для того, чтобы о ней рассказать – но теперь медлила. Женя утверждал, что она человек случайный и никакого отношения к убийству генеральши не имеет. Вдруг это правда? Вдруг, выдав ее этим людям, я погублю ее? Я рассчитывала прежде, что смогу полностью довериться Фустову, поговорить с ним откровенно и открыто. Как со Степаном Егоровичем. Что мы лишь вдвоем отыщем ее и осторожно, без протоколов, все выясним. Теперь же для меня очевидным стало, что «осторожно» сделать ничего не получится. Либо я с ними и выдаю им Незнакомку с потрохами, либо – не стоит даже заикаться о ней.
Вильчинский затушил в пепельнице очередную, уже пятую, папиросу, отряхнул руки и деловито поднялся над столом:
— Ну так что – на сегодня все? Неужто я в кои веки успею к ужину в кругу семьи?
Я едва себя не выдала… потому как все еще не знала, стоит ли заводить разговор о незнакомке. Ведь если смолчать сейчас, но открыться им завтра или через неделю, то будет еще хуже. Я вовсе потеряю их доверие.
Должно быть, вихрь этих мыслей отразился таки на моем лице – потому что господин Вильчинский вопросительно на меня посмотрел:
— Хотите чем-то поделиться, Лидия Гавриловна?
— Нет, что вы… - невольно вырвалось у меня.
И я ясно осознала, что о Незнакомке благоразумнее все-таки умолчать.
Вильчинский же настороженно прищурился. Да и Фустов поглядел вопросительно – сыщики, одно слово. Пришлось выкручиваться.
— Я лишь хотела спросить, разве мы не посетим сегодня дом генерала на Миллионной? Не поговорим с господином Хаткевичем, не осмотрим комнаты погибшей? Ведь мы ничего о ней не знаем – отчего столь категорично отметаем убийство по личным мотивам?
— Сегодня? – поморщился Вильчинский, и я почувствовала, что стала ему еще неприятней.
