— Хаткевич сам рассказал про увеселительный театр? – уточила я.
— Сам он сказал, что «отдыхал тем вечером» — это уже господин Вильчинский выяснил, где именно он был, с кем и сколько они всей честной компанией выпили спиртного.
Я покачала головой. Интересно, на это Женя тоже попеняет мне, что я сужу о людях опрометчиво? И снова покосилась на Вильчинского: надо полагать, дошел он до нынешнего состояния именно в том театре, допрашивая свидетелей.
А у Фустова спросила:
— И у Хаткевича нет предположений, кто и за что мог убить Ксению?
Глеб Викторович не ответил, лишь странно пожал плечами. А Вильчинский в очередной раз шумно высморкался, заставив обратить на себя наше внимание:
— Что ж вы, ваше высокоблагородие, плечами жмете? Говорите уж как есть, не юлите. – Голос Вильчинского звучал глухо и хрипло. А потом он перевел рыбий взгляд на меня и сказал, как отрубил: - Хаткевич и не сомневается ничуть. Ясно ему, как божий день, что месть это – лично его персоне месть. Да не чья-то, а революционеров.
* * *
…Процесс над «первомартовцами» — революционерами, убившими императора Александра первого марта 1881 года, — я помнила неплохо, хотя и была тогда совсем юной девочкой. Слишком громкий процесс, чтобы о нем скоро позабыть. Восемь человек. Шесть мужчин и две женщины. Трое из них принадлежали к дворянскому сословию. Желябова полиция не взяла, он сдался сам, решив до конца быть преданным идеям «Народной воли». Рысаков во время суда раскаялся, давал показания против подельников. Кибальчич – те самые метательные снаряды с «гремучим студнем» изобрел именно он. Беременной Гельфман казнь заменили каторжными работами. Она умерла в родах вскоре после процесса. Софья Перовская – дочь прежнего губернатора Санкт-Петербурга, порвавшая со своим кругом во имя идей «Народной воли». Не раз арестованная прежде, успевшая побывать и в ссылке – она подавала знак метальщику Игнатию Гриневицкому бросить бомбу, когда появилась карета императора. Первая женщина, осужденная на казнь, как революционерка. Говорят, после первого марта ей не раз предлагали уехать за границу и тем спастись. Она отказалась.
Их всех казнили через повешенье на Семеновском плацу в начале апреля того же года.[33]
Подробности эти, разумеется, особенно не разглашались – я слышала их от дядюшки, который счел меня, шестнадцатилетнюю, вполне взрослой, чтобы это знать. Однако даже дядюшка не поведал мне, что были и те, кто сочувствовал революционерам.
Досконально изучив все события того процесса, я, признаться, и тогда, и теперь не понимала мотивы чудовищного поступка. Кажется, те люди надеялись, что столь громкое убийство – убийство императора – подтолкнет простой народ, рабочих и крестьян, к революции. Станет знаком для них.
Но того не произошло.
По словам дядюшки, даже предпосылок к тому не было. Крестьяне судили примерно так: в 1861 году царь дал простому народу волю, а теперь, в 1881, он намеревался отдать им и помещичью землю. За это его убили. Кто убил? Помещики – не желая расставаться со своей землей.
Ежели «народовольцы» хотели лучшей жизни русскому крестьянству, то они очень сильно просчитались. Кроме царя и его личной охраны на Екатерининском канале в тот день погиб мальчик четырнадцати лет, служащий мясной лавки. Множество ранений и увечий получили еще семнадцать человек. Не чиновников, не дворян, не помещиков – простых людей «из народа». Того народа, за счастье и свободы которого они так боролись.
Нельзя построить «лучшую жизнь» на залитой кровью земле – просто нельзя. Так не бывает. Это, пожалуй, единственное, в чем я была глубоко убеждена.
Потому не понимала и мотивов тех, кто сочувствовал «народовольцам».
Были же и те, кто не только сочувствовал, но и писал прошения о их помиловании к новому императору, здравствующему и ныне Александру Александровичу. И то не очередной кружок революционеров, не церковники, и не родные «первомартовцев». О помиловании просили писатель граф Толстой и философ Владимир Соловьев.
Как известно, к прошениям император не прислушался. Возможно потому, что тотчас государю были направлены и другие прошения, ответные – с мольбами устоять перед просьбами и наказать преступников немедленно и по всей строгости.
Такое письмо, в частности, писал его превосходительство генерал-лейтенант Хаткевич[34].
— Он считает, что убийство жены – это месть ему лично. За то письмо, - хмуро закончил Вильчинский.
Я выслушала внимательно, не сводя с его лица пристального взгляда. И вынуждена была признать – он отлично поработал. Кажется, Вильчинский, хоть и грубиян, профессионал в своем деле.
Вслух же убежденно сказала:
— Ежели так, то это зверство, которому нет ни понимания, ни прощения… А вы как полагаете, Юзеф? Считаете, это и впрямь революционеры?
Тот безразлично дернул плечами и снова прижал полотенце ко лбу:
— Черт его знает. Вы читали, должно быть: некие тайные источники сообщают, что в Петербурге действует новый кружок. «Рокот». Они называют себя преемниками «народовольцев».
Я рассеянно кивнула, но сказать мне не дал Глеб Викторович, резко заметив:
— Я бы на вашем месте, Юзеф, не слишком доверял этим «тайным источникам», которые прячутся за анонимностью. Анонимам, как известно, можно писать любую ересь – и ничего им за это не будет. А нам с вами напрямую отчитываться перед Грессером. За каждый шаг! – И уже чуть мягче прояснил нам свою точку зрения: - К чему бы «Рокоту» называться преемниками «Народной воли», ежели и сама «Народная воля» не полностью уничтожена? Я полагаю, что нет никакого «Рокота». Все выдумка этого газетчика, что ссылается на «тайный источник». Как, говорите, его фамилия?
— Орешин, - вяло отозвался Вильчинский. – Из «Невского рассвета». Он первым был, потом уж остальные подхватили.
— Вот и пошлите кого-нибудь из своих к тому Орешину, чтоб впредь думал, о чем писать.
Я молча переводила взгляд с одного лица на другое – что и говорить, мне было не по себе при этом разговоре. Все самое отвратительное, что слышала я о жандармерии, воплощалось на моих глазах: вместо того, чтобы искать убийцу женщины, бравые сыщики намеревались спустить собак на этого журналиста. Тем более что «Рокот» — вовсе не выдумка.
— Господа, - я попыталась привлечь их внимание. – Позвольте, покажу вам что-то…
