Не тратя время на объяснения, я вынула из-за подкладки ридикюля листовки, что нам подбросили – и раздала мужчинам.
Это была тонкая, плохого качества бумага, по размеру чуть больше книжной страницы.
«Рокотъ, — напечатано типографским способом крупно и броско. - Выпускъ № 3 отъ 7 сентября 1885 года».
Ниже, чуть мельче, следовали либеральные лозунги: амнистировать политических заключенных, провозгласить свободу печати, слова, избирательных программ. Говорилось о необходимости свержения нынешнего тиранического правительства и создания нового, куда входили бы представители всего русского народа. Что любопытно, специально оговаривалось равенство мужчин и женщин. Да и в целом, лозунги могли бы показаться весьма неглупыми… ежели не задумываться о способах, которыми «рокотовцы» собираются всего этого добиваться.
Фустову и Вильчинскому, разумеется, о своих мыслях я не сказала.
— Откуда это у вас? – с дотошностью поинтересовался Глеб Викторович, едва взглянув.
Взгляд его, обращенный на меня, был прямым и въедливым. Возможно, он прикидывал сейчас, не я ли сама выпускаю эти листовки, разместив печатный станок в своем будуаре?
Вильчинский, молча и с любопытством, позабыв даже о больной голове, вчитывался в написанное.
— Под дверь подбросили, - ответила я, чувствуя себя неловко. И попыталась переменить тему: - Третий выпуск – совсем молодой кружок, заметили?
— И, вы полагаете, начать они решили с мести тем, кто казнил «первомартовцев»? - Фустов был полон скепсиса.
— Вы не читали оборот, - вмешался Вильчинский, складывая листовку пополам и убирая ее во внутренний карман. – Они там прямо признаются в убийстве генеральши. И пишут, что на сем не остановятся: будут другие жертвы.
Мне сделалось еще более не по себе. Даже похолодело где-то в районе сердца. «Народовольцы», в их числе и «первомартовцы», были принципиальны, чтобы жертвами террора выбирать лишь действительно причастных к политике: военных, чиновников, членов правительства. Прочие жертвы – хотя они и были – все-таки случайны.
«Рокотовцы» же хотят другого. Кажется, они целенаправленно собираются убивать детей и женщин.
Даже Вильчинский как-то подобрался и стал напряженным. Я знала уже, что он счастливо женат и растит в браке трех дочерей и сына. Мы даже переглянулись с некоторым пониманием.
Фустов же – то ли потому, что его разум и чувства вновь были затуманены кокаином, то ли потому, что некого терять – по-прежнему оставался невозмутимым. Он просто посчитал, что тема себя исчерпала.
— Юзеф, - обратился он приказным тоном, - довольно хандрить. Возьмите себя в руки и езжайте потолковать с этим газетчиком. Или хотя бы отправьте своих подчиненных. Лидия, - он смягчил голос, - вам, пожалуй, стоит отдохнуть. Мне нечем вас занять: нынче похороны Ксении Хаткевич, все ее близкие, включая княжну Бушинскую, будут на Новодевичьем.
— Мы могли бы и сами поехать на кладбище, - предложила тогда я. – И попытаться осторожно поговорить с княжною именно там.
Говорила и всеми силами старалась заглушить в себе голос Ильицкого. Он ведь не хотел, чтобы я ехала на кладбище… Впрочем, он, кажется, и сам не очень-то верил, что я прислушаюсь – потому не обидится, если узнает.
Я окончательно отмахнулась от образа мужа в своих мыслях и решила уговорить Фустова во что бы то ни стало:
— Глеб Викторович, княжна Бушинская важный свидетель! Много времени разговор не займет, но обидно упускать из-за похорон целый день.
— Лидия Гавриловна дело говорят, - вмешался Вильчинский. – Присутствовать на тех похоронах в любом случае будет не лишним – мало ль, чего подглядим да подслушаем? Ежели хотите, я своих кого пошлю.
— Не надо, - задумчиво произнес Фустов. – Боюсь, родне не понравится, ежели жандармы там шнырять станут. Хорошо, Лидия, в таком случае поторопитесь – едем.
На сей раз я взглянула на Вильчинского даже с благодарностью – и поспешила за Фустовым.
Уже в полицейском экипаже, сидя напротив меня, тот признался:
— Я не хотел бы снова попасться на глаза Хаткевичу… боюсь, что он насторожится, почувствует что-то.
— Не доверяете ему? – изумилась я.
Изумилась – потому что я не доверяла тоже. Несмотря ни на Женины слова, ни на листовки, фактически доказывающие причастность «Рокота». Дядюшка бы назвал это интуицией.
Странно было узнать, что кто-то имеет схожие мысли.
— Лидия, здесь что-то не то… - рассуждал Фустов, - этот «Рокот» слишком не похож на прочие революционные кружки. Никогда они не привлекали посторонних – тех, кто не придерживается их взглядов. А Харитонова, простого извозчика, зачем-то привлекли. Неужто не додумались нарядить извозчиком кого-то из своих? Зачем было огород городить?
— Хотите сказать, что у них нет лишних людей?.. Поэтому подкупили постороннего?
— Или же вовсе никакого кружка нет, - гнул свое Фустов. - Есть единственный человек, все провернувший.
Дальше уж я сообразила сама:
— А «Рокот» и эти листовки — фикция, выдуманная, чтобы отвести от этого человека подозрения…
Первый же подозреваемый в убийстве Ксении – ее супруг. Это мы поняли оба, даже не сговариваясь, а только обменявшись взглядами.
* * *
Подумав так, я засомневалась даже – нужен ли еще разговор с подругой генеральши? Однако я не подозревала тогда, что разговор этот изменит все.
Глава XVI
Должно быть, мне не добавлял очков тот факт, что, неплохо разбираясь в иерархии петербургских извозчиков, я имела очень поверхностное представление о beau monde de Pétersbourg[35]. По крайней мере, встречая в газетах или сплетнях имя «princesse Angelie», я до сего часа была уверена, что под ним скрывается прелестное воздушное создание лет семнадцати, поистине ангел.
Что ж, во внешности Ангелины Петровны Бушинской, ангельского ничего не было. Слишком полная, чтобы соответствовать сегодняшней моде, и слишком рослая, чтобы соответствовать моде шестидесятых, когда она была молода, с грубо слепленным лицом и выкрашенными ярко-алой помадой губами, словно у какой-нибудь куртизанки. Она имела привычку смотреть точно в глаза vis-à-vis – холодно и не мигая, притом складывалось впечатление, будто слов она не слушает, а думает о чем-то своем.
Наверное поэтому Фустов, всегда такой самоуверенный, к концу своей приветственной речи совсем сник, смешался – не выдержал ее взгляда и принялся смотреть в пол.
— Если ваше сиятельство полагает неуместным сей разговор здесь, то, право, мы можем обсудить все позднее… - закончил он сумбурно.
Бушинская принимала нас в своем экипаже, остановленном у ворот Новодевичьего кладбища, полулежа на парчовых подушках и куря папиросу в длинном мундштуке. Выпустив облачко дыма, она возразила:
