А Женя вновь покачал головой и опять предположил, что я ничего не понимаю:
— Ты не знаешь мою родню. И тетушку Галину Ильиничну не знаешь. Рядом с нею maman покажется тебе во всем покорной, тихой и бессловесной серой мышкой, которой можно крутить как угодно. Право, я не знаю, что хуже: если они просто доведут тебя до слез, или если возненавидят за острый язычок, когда ты дашь им отпор.
Я подумала, что Женя все-таки преувеличивает насчет тетушки. Ибо человек, рядом с которым maman казалась бы тихим да покорным и впрямь должен быть чудовищем. Так что я игриво возразила:
— А вдруг я сумею их очаровать?
Женя обидно рассмеялся и сменил тему:
— Так что ты выдумала с именинами?
— Если ты настроен решительно, нам надобно уехать недели на две, чтобы вернуться уже после заветного числа. И адреса на сей раз мы твоей маменьке не скажем.
— Звучит заманчиво, - Женя улыбнулся, но всерьез мои слова, кажется, не принял.
— Или же господин Якимов тебя не отпустит?
— Как раз таки Якимову я пока не нужен. Да и в университете запросто обойдутся без меня… Ты и впрямь хочешь уехать и упустить шанс быть затравленной моей родней?
Не то чтобы я мечтала об отъезде: я любила Петербург, этот сумасшедший, беспокойный и холодный город. Мне нравилось просыпаться под шум экипажей, смотреть с балкона на неугомонный Невский и прогуливаться по широким чистым улицам. А в деревне нынче и из дому-то не выйдешь, ибо после недавних ливней грязи по колено.
И «смотрины» меня отчего-то совсем не беспокоили – быть может, напрасно…
Уехать мне хотелось по иной причине. Я твердо решила ни за что не возвращаться к расследованию убийства генеральши Хаткевич. Решила – но беспокоилась, что не сдержусь. Как сдержаться, ежели по пять раз на дню хожу мимо Гороховой, 6? И ежели господин Фустов на пару с Вильчинским в любой момент могут нагрянуть, дабы поделиться со мною новостями.
Потому, скрыв от мужа все промежуточные мысли, я серьезно кивнула:
— Мы можем уехать в Масловку, усадьбу Эйвазовых, к примеру. Дом брошен, Натали его никогда не навещает, и, я уверена, будет не против, если мы…
— Нет-нет, только не туда, - резко оборвал Женя. – Быть может, снова в Тихвин? Почему нет?
Меня же хоть и удивил его отказ, но настаивать я не видела смысла. Улыбнулась:
— И впрямь – почему нет?
Глава XXII
В деревню мы выехали через двое суток и пробыли там немногим меньше обещанного срока. Почти что медовый месяц. Только еще лучше.
Лишь немногое его омрачало: каждый Божий день нет-нет да посещало меня чувства неминуемой беды. Я будто знала, что непременно кто-то приедет и помешает нам – и нет, я вовсе не приезда maman боялась и уж точно не визита Натали с семьей.
И все подыскивала момент, дабы всерьез поговорить с Женей о его патроне, о Якимове. Я готова была рассказать ему, как тот человек обошелся со мною тогда, в Москве – как его люди угрожали мне револьвером, как силою приволокли в заброшенный дом и держали там, обезумевшую от ужаса и неизвестности.
Что меня останавливало до сих пор от этого рассказа, так это страх. Я не знала, чего ждать от мужа после своего откровения. Оставит ли он свою опасную службу? Рассорится ли с Якимовым – а если рассорится, то сколь серьезно? А вдруг он просто скажет, что все это бабьи глупости, а я виновата сама, поскольку не стоило девице ввязываться в мужское дело?
Как итог – я снова ничего ему не рассказала…
Но я безмерно благодарна судьбе, что меж нами состоялся другой разговор. На дворе тогда стояло утро (совсем уже не раннее), солнце задорно било сквозь тряпичные деревенские занавески, и жизнь за окном бушевала. День обещал быть совсем не по-осеннему солнечным – возможно, последним теплыми днем в этом году.
А мы с Женей и не думали подниматься, нежась в объятьях друг друга и самим себе обещая, что вот этот поцелуй точно станет последним, что после мы обязательно встанем и пойдем завтракать. И тут я вспомнила!
— Ох, у меня ведь кое-что есть для тебя – подарок.
Сегодня было двадцать пятое сентября.
— Ты сама как подарок, - льстиво заметил Женя.
Однако нега в черных глазах живо сменилась любопытством. Он с готовностью уселся в кровати. Но после с удивлением задрал брови:
— В коробке?
Возможно, он рассчитывал на иного рода подарок, не знаю.
Еще до отъезда я успела позаботиться обо всем и завернула в парчовую обертку маленький бархатный футляр.
— Кольцо? – больше изумился, чем обрадовался Ильицкий. - Неужто обручальное? Милая, ты опоздала – я уже женат.
Перстенек был простеньким, без излишеств – отливал его мастер на заказ и управился за каких-то пару дней. Я ужасно переживала, что не успеет! Единственным украшением его был некрупный янтарь – чистый и красновато-желтый. Такими редко-редко, но становились глаза Жени, когда в них падал свет, или когда он смотрел на меня.
— Там гравировка, - подсказала я, - внутри.
— «Спасибо, что ты есть», - прочел он.
Нервно улыбнулся, поднял глаза на меня, снова попытался пошутить:
— Право, на французском было бы изящнее…
Вероятно, он смущен был до крайности: слава Богу, я научилась распознавать, что шутит вот так неловко и не к месту Женя, когда не знает, что отвечать.
И я без слов поцеловала его, дабы заставить замолчать. Целовала глубоко крепко, не как в первый – как в последний раз. Будто и впрямь не выдастся больше случая.
— Я люблю тебя, Женя, - зашептала горячо, перемежая слова и поцелуи, - люблю всем сердцем, всей душой. Не хочу жить без тебя – не смогу и не буду. Пообещай мне, что никогда – никогда ты не сделаешь ничего, что нас бы разлучило. И я клянусь, что никогда, никогда…
Он отстранился. Посмотрел в мои глаза строго и внимательно – будто бы заражаясь моим страхом.
— Ну что ты, право слово… - он стер непрошенные слезинки из уголков моих глаз, - будто на похоронах. Обещаю. Обещаю все, что хочешь.
Женя не переносил женских слез. Потому я наскоро их утерла тыльной стороной ладони и взяла из его рук подаренное, но забытое сейчас кольцо. Надела на его палец подле обручального.
— Это мамина брошка, та самая, помнишь? Я отдала ее, чтобы переплавили в кольцо. Мама говорила, будто она приносит удачу. Она не надевала ее в ту ночь, когда их с папенькой убили… Хочу, чтобы ты не снимал его. Никогда-никогда.
И только лишь после его заверений, что не снимет, я затихла. И спокойно устроила голову на груди мужа.
* * *
Так вышло, что тем же вечером посыльный, нарочно отправленный из Главного штаба, разыскал наш дом и передал Жене письмо: приснопамятный Якимов требовал его немедленного возвращения.
