Глеб Викторович, очевидно, считал, что это его главный козырь. Он тщательно и не торопясь застегнул ворот мундира, а потом скользнул во внутренний его карман, откуда вытянул шелковый платок с кружевной оторочкой и моими инициалами в уголке.
Тот самый, которым я перевязала его разбитую руку в первый день знакомства.
Чертовы треклятые модистки. Чтоб их дьявол разобрал! Я заказывала в той лавке только дюжину чулок – чулок и ничего более! Ни платков, ни, тем более, своих вышитых инициалов на них я не просила. Глупые куры, что там работают, сделали мне подарок, дабы была причина рассчитывать на повышенные чаевые!
— Если вы познакомите меня с вашим опекуном, Лидия Гавриловна, то я даю слово офицера, что не стану знакомиться с вашим мужем. А платок ваш… лишь оставлю себе на добрую память.
Дрожь прошла, и смешно мне уже не было. Но я попыталась изобразить саркастичную улыбку:
— Вы всерьез надеетесь, что он вам поверит? – я улыбнулась, встала и медленно подошла к нему ближе. – Мой супруг человек вспыльчивый, несдержанный. Он свернет вам шею прежде, чем вы успеете произнести ваши гнусные, лживые обвинения! А после я сумею убедить его, что ни в чем не виновата. Вы сомневаетесь?
Я молниеносно выбросила руку, чтобы схватить чертов платок, который он небрежно держал двумя пальцами. Но Фустов ловко увернулся, спрятав теперь шелковую тряпицу в кулак. И рассмеялся сам.
— Поверит ли ваш супруг или нет – не важно. Важно, во что поверит общество, в котором он живет. Как вы считаете, что для общества более походит на правду: очередной привычный адюльтер, или что юная дама запирается в кабинете наедине с мужчиной исключительно ради расследования? А ведь я, не добившись своего, сделаю все возможное, чтобы в салонах думали, будто у нас с вами был роман. Пылкий, но, увы, непродолжительный. Это будет нетрудно, знайте. Вильчинский и его жандармы уже подозревают, что наши с вами отношения гораздо ближе, чем дружественные. Да что там Вильчинский, когда я сам до сего дня сомневался в ваших мотивах. И вашему супругу придется меня вызвать, чтобы спасти остатки вашей и своей чести. У него просто не останется иного выхода! Я офицер, он офицер – в нашем кругу не принято, как вы выразились, сворачивать друг другу шею.
Он самодовольно улыбался, радуясь тому, сколь сильно я сникла. И, расслабившись, уже не зажимал мой платок в кулаке.
— Вы не офицер. Вы человек без чести и совести. И еще вы трус. Вы побоитесь стреляться с моим мужем, ежели узнаете о нем больше, - ответила я тихо. – Он убьет вас.
Глеб Викторович пожал плечами, будто ему все равно.
— Может быть. – Он нашел мои глаза – улыбки на его лице в этот раз не было. – А может быть – я его. Я не был на войне, но, поверьте, регулярно упражняюсь и тоже не лыком шит. Как говорится, на все воля Божья.
Я снова отвела взгляд. И ей-Богу, размышляла тогда, сколь сильно меня накажут, если я сейчас же размозжу ему голову вот этим мраморным пресс-папье. Но Фустов, кажется, этого не понял.
— Так что же, вы готовы рискнуть его жизнью? – он решил, что я сомневаюсь.
— Так что вам нужно от Шувалова? – перебила я. Уж не до приличий. – Чтобы он поддержал ваш арест генерала Хаткевича? Без каких бы то ни было доказательств? Вы понимаете, что Хаткевич невиновен? Что вы творите?!
Излишне экспрессивно я взмахнула обеими руками. И правой, на излете, что было сил, вцепилась в злосчастный платок. Фустов тотчас среагировал, сжал пальцы, и нежный шелк затрещал, превращаясь в оборванную ленту. Это меньшее, что я могла сделать, дабы исправить ошибку, но все же была довольна и той мизерной победой. Не теряя времени, бросилась к дверям.
— Вы же не понимаете, что я и без платка разрушу вашу жизнь, если пожелаю? – догнал меня его голос.
— Попытайтесь!
Не имея фактического доказательства, даже такого нелепого, как дамский платок, Фустову, конечно, было бы труднее опорочить меня. Но он все еще мог это сделать. Я все-таки остановилась.
Раздавленная и обессиленная, обернулась к нему.
Я безумно боялась потерять Женю – все мои кошмары были об этом… Но и в худшем из них я не могла представить, что он станет расплачиваться за мои ошибки. За то, что мне однажды сделалось скучно, и я привычно решила сунуть нос не в свое дело. Нет, я не имею права подвергнуть его опасности. Потому я и была рассеяна сейчас. Уничтожена пониманием того, что готова на все, лишь бы защитить мужа.
И предать дядюшку – далеко не самое страшное, на что я сейчас была готова.
Фустов это, конечно же, понимал.
Он подошел и сам отпер замок в двери, которую я собиралась открыть.
— Так вы все же любите мужа? – спросил он с грустной улыбкой и разглядывал меня так, будто увидел впервые. Вздохнул и вдруг признался: – Да… я прежде ошибался на счет вашего господина Ильицкого. Недооценил его. Каюсь. Но, Лидия Гавриловна, я подозреваю, что и вы знаете о нем далеко не все. Жандармы Вильчинского ведь побывали в той редакции «Невский рассвет». Поговорили с газетчиком Орешиным. Выяснили, кто именно заставил его – грубым шантажом заставил – напечатать ту заметку о промышляющем в Петербурге революционном кружке «Рокот».
Я затаила дыхание. Отчего он вспомнил о «Рокоте» сейчас? Фустов уже не держал ни дверь, ни меня саму – знал, что я и так не уйду, покуда не выслушаю.
— Мужчина около тридцати лет, ростом выше среднего, хорошо одет, синий шелковый галстук, завязанный мудреным узлом. Волосы темные, глаза карие… А главное, он назвался Орешину знаете как? Евгением Ивановичем. Художник нарисует его портрет со слов газетчика, и того Евгения Ивановича станут разыскивать как главу революционного кружка. Если я не арестую Хаткевича, а велю работать по «Рокоту». Вы хотите этого, Лидия Гавриловна?
Я смотрела на Фустова во все глаза. И хотела бы не верить, да в память отчетливо врезалось, что Никита нашел те листовки на нашем пороге тотчас после Жениного ухода в то утро. Обронил?..
И незнакомка с родинкой, та девица. Как горячо она убеждала меня, будто Женя – страшный человек, и я совсем его не знаю. А с тех пор, как Женя куда-то ее увез, я о ней не слышала.
Я отказывалась развивать эту мысль. Запретила себе. Бросила на Фустова еще один взгляд – скорее рассеянный, чем гневный – и поспешила выйти за дверь. Он меня более не удерживал.
Глава XXIV
Конечно же я не должна ему верить! Фустов это мерзкий, подлый интриган, ему ничего не стоит выдумать всю историю с Орешиным от и до! С единственной целью – заставить меня, а после и дядюшку, поддержать незаконный арест Хаткевича.
Зачем ему тот арест – уже другой вопрос, ответа на который я так и не добилась. Но мотивы Фустова это меньшее, что нынче меня беспокоило.
Я хорошо понимала, что не должна верить этому человеку, и не должна совершать опрометчивых поступков… Ах, если бы муж был дома к моему возвращению и развеял бы хоть половину моих сомнений! Но Женю я в квартире на Малой Морской не застала. А потому, не в силах мучиться загадками, решилась на единственный возможный способ выяснить то, о чем он упорно молчит. Я отыскала им же подаренные отмычки и следующие полчаса потратила, чтобы вскрыть мудреный замок сейфа в кабинете мужа.
