…Внутри металлической камеры, вмурованной в стену по правую руку от стола, бумаг было совсем немного, и в них царил порядок. Как, впрочем, и во всех Жениных вещах. Единственным нарушением его был тот конверт с документами на имя Юргена и Марты Закс, брошенный мужем сегодня утром с крайней небрежностью. Но взять его в руки я не торопилась, потому как уже увидела те самые листовки революционного кружка «Рокот»…
Их осталось немного, штук десять всего. Те же самые, что Никита нашел на нашем пороге в день похорон Ксении Хаткевич.
Значит, их все-таки оставил Женя… Зачем?
Оговорюсь, я ни на миг – ни раньше, ни теперь – не допускала, что мой муж причастен к зверству, совершенному Клетчатым. Предположение это было диким и нелепым, я не поверю в него, даже если весь мир станет твердить мне обратное! Потому перебирала я их вполне хладнокровно, без трепета, мучаясь одним вопросом – зачем? Очевидно, листовки были заданием его куратора, Якимова… И, очевидно, что «Рокот» действительно фикция. Лишь название на бумажке. Что нет никакого кружка.
А Клетчатый, выходит, очередной «народоволец»-одиночка, и только?..
Поискав глазами, я увидела в сейфе, кроме листовок, лишь тонкую кожаную папку. Не заглянуть в нее, раз уж влезла сюда, я, конечно, не могла. А внутри обнаружила две плотные бумажные карточки, каждая величиной с книжную страницу. С карандашными рисунками – портретами двух молодых мужчин, почти юношей. Точнее, студентов: так было написано Жениной рукой в краткой характеристике чуть ниже…
Первый – Давид Шекловский. Действующий студент Петербургского университета, молодой человек девятнадцати лет. Художник изобразил его совсем мальчиком – с нежным пушком над верхней губой и мягкой непокорной шевелюрой. Ниже портрета четким отрывистым почерком Женя характеризовал его как робкого, сомневающегося. К работе не годного.
К какой именно работе?.. Хладнокровие мое давало сбои, когда я начинала думать об этом, а в голове все отчетливее звучал голос Незнакомки:
«Вы не знаете, какое чудовище ваш муж. Бегите от него, милочка. Бегите, пока не поздно».
Дальше и того хуже…
Второй – Пётр Зимин. Студент того же университета. Молодой человек двадцати четырех лет отроду. Но прочие характеристики я не удостоила вниманием, спеша снова поднять глаза на рисованный портрет – не почудилось ли мне?.. Худощавое лицо с запавшими щеками, глубоко посаженные глаза, кучерявые волосы… они были зачесаны иначе, чем на портрете, который я видела у Фустова, и клетчатый шарф не закрывал теперь губы и подбородок – но не заметить явного сходства было невозможно. На рисунке был убийца Ксении Хаткевич, Клетчатый! Тот самый, которого безуспешно ищут Фустов с Вильчинским.
Удостоверившись в том, я вернулась все-таки к характеристикам, написанным рукой Жени.
«Отчаян. Решителен. Ненавидит царскую власть. К работе годен».
К какой, черт возьми, работе!
Руки не слушались меня, предательски дрожали, когда я пристраивала папку на прежнее место.
«Бегите от него, милочка. Бегите, пока не поздно».
Мне и впрямь захотелось немедленно бросить все и бежать… хотелось побыть где-то, вне этого дома, и обдумать все, как следует.
Однако прежде чем это сделать, я заглянула на нижнюю полку сейфа. Отодвинула конверт с документами, который вовсе не интересовал меня теперь. Вынула и поставила на стол деревянный футляр, где Женя держал именной револьвер, которым его наградил лично генерал Драгомиров за отличную службу на Балканах. Возле инкрустированной костью рукоятки была выгравирована надпись, это подтверждающая.
Не знаю, зачем я сделала это… по сей день не знаю: руки мои все еще дрожали, а в мыслях был сумбур. Но я отыскала также и патроны к этому револьверу, полностью зарядила барабан и убрала его в свой ридикюль. Наверное, я боялась снова оказаться беззащитной перед кем-то, кто физически сильнее меня… Футляр же я поставила на место и заперла сейф. После скорее оделась и покинула квартиру.
* * *
Я долго и бесцельно шла по Невскому, теперь уж вовсе не замечая ничего хорошего, лишь оборванных мальчишек-попрошаек да странного вида типов, в которых иногда даже умудрялась узнавать Петра Зимина.
Разумеется, мне это лишь казалось…
До Дворцовой площади я добралась пешком, но почему-то совсем не чувствовала усталости. Долго еще стояла у подножия Александровской колонны, подняв лицо, и внимательно, будто могу найти там ответ, вглядывалась в бронзовую фигуру ангела на самой ее верхушке. Точно так же здесь стояла Незнакомка в тот первый день, с которого все началось. Ангел этот, попирающий змея большим латинским крестом и печально глядящий вниз, на город, считался в народе защитником Петербурга, его стражем. В то время как огромная колонна из цельного куска розового гранита олицетворяла собою всю мощь Российской Империи, всю ее огромную силу, сметающую, если уж разойдется, все живое на своем пути. Будь то чужестранцы-захватчики или же свои вольнодумцы.
В народе с некоторой опаскою относились к ней. Может, из-за глупых рассказов, будто колонна, огромная шестисоттонная глыба, стоявшая безо всяких опор, просто напросто рухнет в один прекрасный день. А может, оттого, что за спиною ангела сплошной стенкой высилось ни что иное как Главный штаб…
Вот его, как и людей, в нем сидящих, точно следовало опасаться.
И тогда-то, припоминая все метания Незнакомки по этой площади – от колонны к дверям Штаба, а потом и ее поспешное бегство прочь, я осознала, чего она на самом деле боялась. Этой государственной мощи, сметающей все живое на своем пути в своих целях. Не за себя боялась – за кого-то из близких. Разумеется, не за свиноподобного Хаткевича, как я думала прежде – не смотря на то, что с Хаткевичем ее все-таки что-то связывало. Вероятно, причина ее страхов, это муж или возлюбленный, ходящий по краю…
Я чувствовала, была уверена как никогда, что разгадка близко – только руку протяни. Одной маленькой подсказки, крохотной детали, связующей все воедино, мне бы хватило, чтобы объяснить странности! И ведь я знала, где найти ту подсказку. В гостиничном номере трактира «Золотой олень», что на Васильевском острове. Там, где Ксения Хаткевич встречалась со своим любовником.
Все решили грозовые облака, затянувшие небо над городом с самого утра, а теперь вдруг разразившиеся ливнем. С трудом в такой дождь я сумела поймать крытую коляску и тогда-то, вовсе не желая пока возвращаться домой, мучилась, не зная, какой адрес назвать.
Впрочем, следует отметить – это мое решение ни на что в моей судьбе уже не влияло. И даже напротив: собственное упрямство, наконец, сыграло мне на руку. Поскольку отправься я сейчас домой, к поджидавшему меня там супругу, все могло быть намного, намного хуже.
Глава XXV
Тот ключ от гостиничного номера, нанятого Ксенией Хаткевич, я, увы, отдала Фустову. Слава Богу, хотя бы помнила надпись на выцветшей бирке – «Трактиръ "Золотой олень", 4 нумеръ». Именно это я сказала извозчику, а он, что примечательно, более ничего уточнять не стал. Сперва мы долго ехали по набережной – мимо знаменитой Кунсткамеры, здания Академии наук и прочих университетских строений. Затем по одной из ухабистых, залитых грязью и водой линий выбрались на Большой проспект – главный проспект Васильевского острова – и здесь-то, на углу возле дома номер двадцать три, вместе с частью бульвара обнесенного узорчатой оградой, остановились.
