Разворачивать письма я отчего-то не торопилась… будто намеренно оттягивала момент, когда мне придется узнать его имя. Вместо этого, я чуть отодвинула полотенце с веткою, а под ним вдруг обнаружила папку, весьма толстую. С документами.
Неужто те самые – о бракоразводном процессе?.. Да, это они и были. Ксения однозначно собиралась добиться развода с генералом. А ее любовник, вероятно, хотел этого даже больше – поскольку женщине просто не под силу провернуть подобное в одиночку.
Шевеля губами, замирая душой и сердцем, я бегло читала рукописный текст. Он пестрил орфографическими ошибками и, судя по всему, принадлежал перу не слишком-то образованной женщины. Именно женщины. Это были ее свидетельские показания, в которых просто и без затей она написала в графе «род занятий» – «проститутка». Признавалась, что зовут ее Ида Шекловская, что ей двадцать три года, и что родилась она в обеспеченной семье ярославского лавочника. Однако непомерные налоги, коими после реформы стали облагаться евреи-торговцы, разорили ее семью подчистую. А позже, в одну из ночей, в лавку забрались воры. Некстати вышедшего к ним отца – убили. Полиция же виноватых искать и не думала, заявив, что довольно глупо было попадаться разбойникам на глаза. А прочим членам семьи надобно не жаловаться, а креститься да благодарить Бога, что сами остались целы. Впрочем, несколько последних фраз были вымараны: очевидно, тот, кто брал показания, счел подробности лишними и к делу не относящимися. После же было указано, что мать Иды тоже умерла вскорости – от горя да чахотки, а девушка подалась в столицу, где у нее имелся младший брат-студент.
Прочтя сию фразу, я вернулась глазами на строчку с фамилией Иды. Нет, мне не почудилось – Шекловская. А студент Давид Шекловский, которого мой муж признал негодным для некой работы – выходит, что это ее брат…
Вероятно, она любила брата. И, вероятно, если б узнала, что его втягивают в недоброе дело, изо всех сил пыталась бы спасти – защитить от человека, имеющего на брата определенное влияние. Наверняка стала бы искать этого злодея по месту службы, а может и домой к нему наведалась. И уж точно попыталась бы раскрыть глаза его наивной жене.
Да… я была права: поездка на Васильевский действительно прояснила если не все, то многое.
Я принялась судорожно листать оставшиеся страницы документа, перетрясла всю папку – надеясь, что хоть где-то чудом затесалась фотокарточка Иды Шекловской. Но в этот раз мне не повезло, увы. Лишь схожие ошибки при письме да косвенные улики доказывали, что Незнакомка с родинкой и Ида Шекловская – одно лицо.
Лишь два момента мне были теперь не ясны: как вышло, что именно эту девицу Ксения и ее любовник выбрали в свидетели против генерала Хаткевича? И совпадение ли, что портрет ее брата лежит в одной папке с изображением убийцы самой Ксении?
В совпадения я не очень-то верила, потому, собравшись с мыслями, принялась изучать бумаги дальше.
С генералом Ида познакомилась случайно – ей тогда было семнадцать, и она всего два месяца как работала в салоне у некой madame Рошфор. В доме терпимости, как специально отметила Ида в скобках. Генерал часто посещал подобные дома. Приметил ее. Стал наведываться чаще и уж персонально к ней. Позже даже нанял комнату для любовницы, а иногда забирал ее на несколько дней и увозил к себе, ничуть не стесняясь домашних слуг.
Да и позже, как женился во второй раз, привязанности своей не оставил.
Брезгливость не позволила мне внимательно прочесть те строки, где девица Ида Шекловская, не очень-то стесняясь в выражениях, рассказывала, какие именно услуги оказывала генералу Хаткевичу. Но были здесь описаны и слезы не раз заставшей их Ксении, и хвастливое заявление m-lle Шекловской, что иной раз она чувствовала себя в том доме большей хозяйкою, нежели жена…
Неизвестно, сколько правды в сих строчках. Но Ида давала адреса, где они ужинали и бывали вместе, и называла имена свидетелей, способных ее слова подтвердить. Кажется, здесь всего довольно, чтобы Ксения могла не только начать бракоразводный процесс, но и, пожалуй, его выиграть. Получив в будущем возможность снова выйти замуж.
Однако бумаги были датированы еще весной 1885 года, а в ход их до сих пор не пустили. Будто чего-то ждали…
И тут я услышала неясный шорох за дверью. Затихла и даже перестала дышать, надеясь всей душою, что это шаги мимо идущего постояльца. А потом снаружи вставили ключ в замочную скважину.
Глава XXVI
Это были мужские шаги. Тяжелые, под которыми прогибались старые половицы. Я едва успела прикрыть дверцу шкафа, а бракоразводные документы, как и парочку наспех вынутых писем, отчаянно прижимала к груди. И тихо, боясь вздохнуть, стояла за ширмой – лишь она укрывала меня от взгляда вошедшего. Впрочем, я не видела его тоже. На всех известных мне языках я молилась тогда, чтобы это оказался слуга или хозяин трактира. Да кто угодно, хоть полицейский по мою душу – за взлом! Лишь бы не автор этих писем. Я ведь так и не успела в них заглянуть… так и не знала до сих пор, кто он.
Но понимала: Ксения была смыслом его жизни, он на все был готов, чтобы забрать ее от Хаткевича. А теперь, вероятно, ему уж нечего терять… До чего же страшны и непредсказуемы люди, которым нечего терять.
Надежды мои, что это слуга, таяли с каждым мигом. Слишком долго и тихо он, закрыв дверь, стоял на пороге. А потом решительно, будто кто подстегнул, бросился к шкафу – сперва я насмерть перепугалась, что меня все-таки заметили, но потом поняла, что в этот раз он явился за документами. Счел отчего-то, что здесь их держать более не стоит.
Но когда мужчина приблизился к шкафу и тотчас попал в мое поле зрения, я пораженно ахнула:
— Вы?..
Фустов – а это был именно он – казался не менее пораженным. С четверть минуты он просто не знал, что сказать. А потом показал медный ключ, который я сама же ему давала.
— Вот уж не думал, Лидия Гавриловна, застать вас здесь… Я ведь решил, что надобно все же поехать на этот адрес, который называла Бушинская. Вдруг что-то да найдем…
Глеб Викторович говорил складно. В какой-то момент я и впрямь подумала, что опять не так все поняла. Но тут его взгляд наткнулся на письма, что я прижимала к груди.
И он не выдержал.
Лицо Фустова преобразилось, и он шагнул с намерением, кажется, растерзать меня на месте.
И растерзал бы, наверное – если бы я не подняла руку, в которой держала заряженный шестью патронами револьвер. Фустов замер. Лицо его вновь сделалось бледным и мирным. Взгляд красных воспаленных глаз он медленно перевел на дуло револьвера.
Так вот почему он мечтал арестовать Хаткевича… вот зачем ему поддержка дядюшки!
Боже… ведь Степан Егорович первым делом рассказал, что Фустов и в Петербург приехал около полугода назад – ровно тогда у Ксении завязался роман!
— Напрасно вы пришли сюда, Лидия Гавриловна, - бесстрастно произнес Фустов и прекратил смотреть на револьвер – будто тот его не слишком беспокоил. – Теперь знаете то, что вам знать совершенно не нужно. И что вы станете делать, если я попытаюсь отобрать у вас письма? Убьете меня? – он искривил губы в усмешке.
