Я сжала его плечо сильнее. Постаралась ответить спокойно и рассудительно:
— Но ты ведь убежден, что Ида ничего не знает. Дядюшка часто повторяет, что интуиции следует верить. Женя, я думаю, ты поступил верно. Ежели бы отдал ее на растерзание Якимову… да, это очистило бы твою совесть. Но Ксению бы все равно не спасло. А Иду Шекловскую погубило.
— Да, мне стало жаль ее, - Женя как будто испытывал неловкость за такую слабость. – Ее и ее брата. Им здорово досталось, и… словом, я задействовал некоторые связи, чтобы выправить для них документы, и они могли бы уехать. Те бумаги с именами Юргена и Марты Закс – я заказывал это для них. Хоть Якимов и запретил лезть в то дело, я надеялся, что Шекловский в обмен на выездные документы сдаст главу «Рокота». Но я думал об этом ранее – еще до убийства Ксении. Теперь уж, разумеется, я помогать им не намерен.
Столь решительно он это произнес… А я вовсе не была с ним согласна сейчас:
— Но Шекловский по-прежнему ни в чем не виновен, - возразила я. – Ту бутылку с «гремучим студнем» бросил второй, Зимин. Именно его лицо описал главный свидетель. Шекловский же еще совсем молод, и убийством себя замарать не успел…
— Пока не успел, - ровно отозвался Женя. - Будут еще убийства. Настроены эти двое весьма решительно, уж поверь мне.
— Да, так было написано в той листовке. Но ведь текст выдумал ты сам! Точнее, твой патрон господин Якимов. И лишь затем, чтобы держать в страхе город – чтобы была причина проводить обыски и арестовать тех причастных к «Народной воле», кого не успели арестовать прежде. Разве, нет?
Женя выслушал меня внимательно, однако, чувствовалось, как с каждым моим словом возрастает его скептический настрой. И, наконец, он взорвался:
— Разумеется, нет! Якимов – человек благородный, он намерен был хотя бы предупредить горожан об опасности, если не в силах защитить их.
— Чтобы их защитить, достаточно взять под арест Зимина! – парировала я. - Ведь вы знаете, где найти его? И точно знаете, что он виновен!
— И полиция об этом знает, - как будто упрекнул Женя. – Однако тоже не торопится его арестовать. Отчего, позволь спросить?!
Он задал сей вопрос так, будто ждал ареста не меньше моего. И меня осенило:
— Те листовки «Рокота» на нашем пороге… Ведь ты нарочно их обронил? Чтобы я подобрала и принесла в полицию – и тем скорее привлекла бы внимание сыщиков к «Рокоту»! Ежели ты так веришь Якимову, то зачем пошел ему наперекор?
По глазам его я поняла, что так все и есть. Однако Женя не сразу нашелся, что сказать. В нем словно две сущности боролись: она требовала быть верным Якимову и подчиняться беспрекословно, как его учили; а вторая отчаянно сомневалась.
— Послушай… - выдохнул, наконец, он. – Я и впрямь нарушил приказ – но, ежели Зимина до сих пор не арестовали, то, быть может, это и к лучшему. Куда важнее отыскать руководителя «Рокота», чем эту пешку, Зимина.
— Нет никакого «Рокота»! Женя, как ты не понимаешь: ты сделал всю грязную работу за Якимова…
Я всем сердцем желала достучаться до мужа, но тот уже не был настроен внимать мне.
— «Рокот» существует, Лида, - сказал он убежденно. И поднялся из кресла, чтобы вкрадчиво посмотреть в мои глаза. – Действительно существует. И он гораздо опаснее «Народной воли», потому как все написанное в листовках – правда.
Признаться, ему удалось убедить меня. Или хотя бы заставить сомневаться. Доводов, чтобы возразить, я не нашла…
Глава XXVIII
После нашего разговора настроение ехать в оперу пропало не только у меня, но и у Жени. Куда разумнее было вовсе остаться дома в этот вечер – да только там, в Мариинском театре, нас должны были ждать chère maman Людмила Петровна и tante aimée Галина Ильинична. Да-да, maman решилась взять реванш за Женин вероломный побег с собственных именин и все-таки похвастаться невесткою – то есть мною. В другой бы раз мне это непременно польстило… Но сегодняшний вечер совершенно точно был неподходящим, чтобы демонстрировать, как счастливы мы с мужем: в экипаже мы ехали словно чужие. Раз пять Женя повторил, что хотя бы сегодня нужно позабыть о «Рокоте», да только ни я, ни он позабыть не могли – куда там…
Взбудораженная, напряженная, будто струна, я не рассталась с Жениным револьвером даже перед поездкой в театр. Уложила его на дно маленького алого ридикюля и, надо сказать, ни разу о своем решении не пожалела… Хотя изрядно поволновалась, когда увидала на входе в театр пост жандармов. Они хмуро провожали взглядами каждого вошедшего, а некоторых, особенно подозрительных, даже позволяли себе уводить куда-то – вероятно для обыска. К счастью, счесть подозрительной хорошо одетую даму при муже им в голову не пришло.
О жандармах я позабыла, едва мы вошли в роскошный вестибюль театра – тотчас, едва я скинула с плеч соболью накидку, нас ослепила вспышка фотографического аппарата.
— Mille pardon, madame, monsieur[39]! – затараторил франтоватый газетчик, и снова – вспышка. – Для журнала, позволите? Тысячу извинений, madame! Завтра же на первых страницах ваш фотопортрет, vous étiez belle madame[40]! Monsieur…
Газетчик все же стушевался под уничижительным взглядом Ильицкого и мигом исчез.
— Ежели твой портрет и впрямь появится на первых страницах, боюсь, искать люстру станет сложнее, - пошутил муж, наклонившись к моему уху. – Даже извозчики станут узнавать.
Я вспыхнула:
— Ты намеренно это устроил?
— Не переоценивай мои возможности, милая, - усмехнулся супруг. – Всему виной ты сама и твое платье.
Кажется, я чуточку покраснела и поспешила раскрыть веер, чтобы хоть немного прикрыть слишком глубокое декольте.
Впрочем, довольно скоро я поняла, что не так уж и перецениваю супруга… оказалось, что наши места не в удобных ложах на втором или первом ярусе, и даже не в роскошном belétage, где мне однажды посчастливилось смотреть спектакль в обществе дядюшки. Женя вел меня в baignoire – убранные золотом, бархатом и парчой ложи над самым портером, откуда до сцены, кажется, можно дотянуться рукою. Никто не знал, сколько стоят билеты на эти места, потому как в продажу они никогда не поступали, разлетаясь по знакомству самым высокопоставленным особам…
— Твой патрон дал тебе эти билеты? – осенило меня. - Господин Якимов?
— Разумеется, - не стал отпираться Женя. – По-прежнему не знаю, за что ты его невзлюбила, но, как видишь, он всем сердцем хочет исправить положение дел.
— Не сомневаюсь…
Я принялась с удвоенной силой обмахиваться веером, потому как меня бросило в жар, и вообще стало отчего-то не по себе. Еще более это ощущение усилилось, когда Женя извинился и вышел, чтобы встретить в вестибюле мать и тетушку – а я осталась совсем одна.
